Ярослав Горбачев - То, что внутри. Пробуждение

Я еле успел высвободить своё оружие, теперь всё испачканное в крови и каких-то мерзкого вида ошмётках, отскочил от врезавшейся в камни палицы и снова побежал прочь, разрывая дистанцию. Окончательно убедившись, что мои новые враги, будучи могучими и мускулистыми, при этом жутко медлительны и неповоротливы, я собирался воспользоваться этим по-полной.

Но повозиться, тем не менее, пришлось изрядно. Мои удары, пусть болезненные, никак не могли причинить заметного вреда противнику. Двухголовый ревел от боли – но продолжал двигаться, выбивая искры и каменную крошку из стен и пола своей дубиной, размахивая ею с неутомимостью механизма. В отличие от тех же пауков, или летучих мышек, которым можно было с одного-двух ударов переломать кости, расправиться с этим было той ещё проблемой.

У меня всё не получалось ударить по тем единственным, выявленным опытным путём, уязвимым местам – головам твари. Противник же мой мог просто задеть меня своей палицей, и мне бы хватило, поэтому приходилось быть всё время начеку.

Всё закончилось, когда я, отступая, оступился, и от летящей дубины пришлось закрываться копьём, подняв его над собой в обоих руках – иначе уже просто не выходило. Страшный удар чуть не вышиб дух, но я ловко подцепил оружие противника и вырвал его из мощной лапищи, заставив упасть где-то за спиной. Тварь бросилась на меня уже врукопашную, но я вцепился когтями ей сразу в обе глотки, и уже чувствуя, как рёбра трещат в стальных тисках, вдавливал пальцы глубже и глубже, видя стекающие вниз струйки крови…

Когда чудище, наконец, испустило дух, мы какое-то время так и лежали, обнявшись в темноте, словно нежащиеся в постели любовники. Один из факелов погас, второй чадил где-то вдалеке, давая совсем немного света, а мои колбы остались далеко, я выронил их – хотелось верить, что твари не потоптали всё это хозяйство.

Пока я решился наконец выбраться из-под трупа, последний факел погас. Вновь окутавшая всё темнота пугала – кто знает, что она ещё может таить в себе?.. Пришлось восстанавливать навыки хождения наощупь… И ползком возвращаться к проходу из пещеры, где разглядел наконец легкое свечение – целая колба-фонарик валялась на камнях, просто скрытая от меня до поры поворотом. Я взял её, и уже со светом принялся обследовать тела врагов.

Были они похожи на двухголовых прямоходящих ящериц-переростков. Ростом с меня, но шире в плечах – теперь казалось чудом, что я смог расправиться с такими здоровяками. Всю «одежду» двухголовых составляли круглые щитки на груди, крепящиеся на надетых крест-накрест ремнях, дурацкие шипастые наплечники, наручи и поножи. Повозившись, я снял их и попробовал натянуть на себя, но одёжка оказалась не по размеру, и больше мешала. То же самое и с дубинами – я попробовал покрутить одной и чуть не отбил себе ногу. С немалым сожалением, решил оставить это замечательное оружие – с «канделябром» уже как-то привычнее и надёжнее, да и не такой он тяжёлый.

Призвать духов двухголовых, чтобы поговорить, не вышло. Зато получлиось выковырять такие же светящиеся пирамидки, как у «летучих мышей». С виду они ничем не отличались, и точно так же растаяли в руках, оставляя вопросы – что же вы такое, и для чего нужны?..

Невольно скосил глаза в сторону раскрытой двери. Что-то подсказывало, что там, за нею, вопросов появится ещё больше… И не стоит откладывать, чтобы хотя бы узнать их!

Окинув напоследок взглядом ставшую уже почти родной пещеру, я почти привычно взял в зубы колбу с золотистой жидкостью, дающую, если по правде, совсем немного света, и направился вперёд, навстречу неизвестности.

За дверью, в конце извилистого прохода, обнаружилось место, откуда пришли двухголовые. Уютная комнатка, освещённая факелами, с грубо сколоченным столом и двумя скамьями посередине, да с грудой соломы в углу. На последней, видимо, спали, а вот стол явно использовали по прямому назначению. Прямо на нём, без какой-либо посуды и столовых приборов, валялся приличных размеров окорок, слегка понадкусанный, половина сыра, и две буханки хлеба. Ещё там стоял кувшин, до половины наполненный водой.

Убедившись, что втрая дверь, ведущая в комнату, закрыта, я выпустил наружу копившийся всё это время зверский голод, и уничтожил за один присест едва ли не всё, что нашёл на столе. Осталась только буханка хлеба и кусок сыра. Запоздало уже подумал, что зря так безоглядно отдался неизвестно какого происхождения мясу, хранившемуся в условиях вопиющей антисанитарии, ещё и обгрызенному неизвестно кем… Но было уже поздно, и приятная тяжесть в животе говорила – не переживай, мол, главное – чтобы мне было хорошо.