Ричард Кнаак - Право крови

– Души большей части моих родных Пророку уже не достанутся… брат ! Они мертвы уж без малого десять лет, и всех их сожрала чума!

– Тогда мне надлежит помолиться за… з-за них…

Но эти слова лишь разъярили Ульдиссиана сильнее прежнего: долгие месяцы он сам молился за страждущих родителей, за старшего брата и двух сестер. Молился день и ночь, нередко без сна, любой высшей силе, какая о них ни заботится, вначале об исцелении, а после, когда надежд уже не осталось, о быстрой и безболезненной смерти.

Однако и эти молитвы пропали впустую. Родные, один за другим, умерли в страшных муках на глазах убитого горем, беспомощного Ульдиссиана. Только он да младший брат, Мендельн, и уцелели, дабы похоронить остальных.

Уже в те времена в деревню зачастили миссионеры, уже в те времена вели они речи о душах родных и о том, что именно их сектам известны ответы на все мыслимые вопросы. И все, как один, сулили Ульдиссиану: если-де он последует их путем, то непременно обретет покой, примирится с утратой близких.

Но Ульдиссиан, некогда – человек глубоко верующий, во всеуслышанье поносил всех проповедников до одного. В речах их не чувствовалось ничего, кроме пустоты, а со временем его отповеди неизменно оказывались вполне справедливыми: секты этих миссионеров уходили в небытие с той же неуклонностью, с какой за севом приходит страда.

Уходили… однако не все. Собор Света, пусть и основанный совсем недавно, казался куда устойчивее большей части предшественников. Мало того, он, да еще чуть более традиционная, освященная временем Церковь Трех вскоре сделались двумя главными силами в борьбе за души кеджанского народа. На взгляд Ульдиссиана, истовость, с коей обе стороны стремились завлечь к себе новообращенных, граничила с жестокой борьбой, в корне противоречащей духовным воззрениям и тех и других.

Это и было для Ульдиссиана еще одной причиной держаться подальше от обоих культов.

– Помолись за себя, а не за меня с близкими, – прорычал Ульдиссиан.

С легкостью поднятый в воздух за шиворот, миссионер вытаращил глаза…

Но тут из-за прилавка таверны выскользнул, вмешался в происходящее коренастый, лысеющий человек. Гораздо старше годами, силой с Ульдиссианом Тибион равняться не мог, однако он был добрым другом покойного Диомеда, и его слова на разъяренного крестьянина подействовали.

– Ульдиссиан! Не думаешь о себе, так подумай хоть о моем заведении, а?

Ульдиссиан замешкался: словам владельца таверны удалось пробиться сквозь пелену его гнева. Оторвав взгляд от бледного, узкого лица миссионера, он оглянулся на круглолицего Тибиона, вновь повернулся к проповеднику и, досадливо хмурясь, разжал пальцы.

Миссионер, к вящему своему унижению, мешком рухнул на пол.

– Ульдиссиан… – начал было Тибион.

Но сын Диомеда не желал больше ничего слушать. С дрожью в руках, грохоча поношенными сапогами по плотно пригнанным половицам, он вышел из «Кабаньей головы» на улицу. Снаружи веяло свежестью, и это помогло Ульдиссиану несколько успокоиться, а остыв, он едва ли не сразу начал жалеть о содеянном. Нет, даже не о содеянном – скорее, о том, что случилось все это на глазах у множества тех, кто его знает… и далеко не впервые.

И все-таки появление в Сераме приверженца Собора здорово раздражало. Гибель родных сделала Ульдиссиана человеком, верящим только в то, что видят глаза и могут пощупать руки. Видя, как меняются небеса, он понимал, когда с работой в поле следует поторопиться, а когда времени хватит, чтобы закончить труды без особой спешки. Выращиваемые его трудом из земли урожаи кормили и его самого, и других. Вот этим вещам он доверял без оглядки, а как можно верить бормочущим молитвы святошам и миссионерам, не принесшим его семье ничего, кроме напрасных надежд?

Народу в деревне Серам проживало душ этак двести, по меркам одних – ничто, но на взгляд других – очень даже немало. Пройти ее от края до края Ульдиссиан мог бы, не сделав и двух сотен вдохов. Его угодья начинались в двух милях к северу от Серама. Раз в неделю Ульдиссиан отправлялся в деревню, за разными нужными разностями, и неизменно позволял себе ненадолго завернуть в таверну, перекусить и выпить. Поесть он поел, эль, увы, пропал зазря, осталось лишь перед уходом завершить кое-какие дела.

Кроме таверны, служившей также постоялым двором, других чем-либо примечательных заведений в Сераме имелось всего четыре – молельня, фактория, казармы деревенской стражи и кузница. Выстроены они были на тот же манер, что и остальные серамские здания: островерхие крыши, крытые тростником, и обшитые досками стены, возведенные на основании из нескольких рядов камня и глины. Согласно обычаю большинства тяготевших к Кеджану земель, на каждую сторону выходило, ни более ни менее, по три стрельчатых окна. Правду сказать, издали один дом ничем не отличался от другого.