Виталий Сертаков - Свиток проклятых

Повинуясь барабанам сигнальщиков, армия пришла в движение. Земля дрогнула под единой поступью тысяч. От воя голодной стали у меня в теле запела каждая жила. Отец улыбнулся, он доверил мне нести личный штандарт. Когда передовые полки втянулись в ущелье, на рукавицу вестовому сел орел с известием. Добрую новость мгновенно разнесли по нумериям, солдаты встретили ее радостным ревом. Сам император в далеком Золотом Роге смотрел в Небесный глаз, и уже отдал приказ выслать на помощь сорок дромонов. Еще двадцать дромонов, набитых ополченцами, спешили из Порты. Из Трапезунда летела тагма свирепых грифонов. Дука Закайя повелел передать трофееносному, что припадает к его стопам и восхищается прозорливостью владыки. Но мне отец сказал иное.

– Удобно бросать камни в злодеев с верхних этажей, сын мой. Золотой Рог берегут сорок тысяч копий, еще столько же воинов на кораблях, и вдвое больше наемников из числа нелюди. Столица как всегда избежит крови. Если готы не выставят нам в помощь своих псов, Мэотийское море нам не удержать.

Мне исполнилось десять, но моими забавами были отнюдь не крашеные лошадки и деревянные топоры. Едва открыв глаза по утрам, я видел живую карту империи, и находил на ней изменения. В битвах с наставником я замещал проигравших стратигов прошлого, впитал их ошибки, их глупую спесь и нелепую отвагу. Я рано усвоил, что правит спокойно не тот, кто сидит на остриях копий, а тот, кому поют гимны на площадях.

– Но старец Германарих – наш враг, – в споре с отцом я невольно произнес имя вечноживущего, которым пугали младенцев от вершин Армениака до галльских чащоб.

– Готы наши враги, но не сегодня, – Андрус поднял палец, и шесть тысяч солдат пришли в движение. – Я снял кандалы с дюжины его князей, я предложил ему крепость Тарс в нижнем течении Дуная. Если старец не выступит с нами заодно, хунну прорвутся в Таврию, и обратят в пепел всю пшеницу, которую так ждет император. Как заметил великий, жребий брошен.

Речь Андруса не всем пришлись по нраву. Слова уже готовились вывернуть наизнанку и обвалять в грязи. Я ощущал затылком ропот вельмож. Но правда, как хорошее зеркало, отражает лишь одной стороной. Невозможно не замечать сотен торговых кораблей, приседающих в волнах, набитых до отказа. Суда Херсонеса дважды в год увозили в Золотой Рог пшеницу, масло, кожи, вина и прочие товары, в которых так нуждалась империя.

На третий день марша рычащая туча скрыла свет. Это садились на скалы грифоны Трапезунда. На каждом по три наездника. Наши воины на всякий случай укрылись щитами, зубы на которых скрежетали и впустую грызли воздух. Для них ведь нет разницы, свой или чужой. Дука Закайя угостил соратников в своем шатре. Стоя в седле, я крепко сжимал отцовский штандарт. Проходя мимо, гордые портийцы салютовали. Уставшим грифонам кинули сотню баранов.

Едва заполыхал Звездный крест, хироманты вскрыли печень черного быка. Известия не порадовали стратига. Хунну применили новое колдовство. Мэотийский Понт стремительно мелел, превращаясь в зловонное болото. Легкая конница степняков получила преимущество, дромоны Льва Закайя не могли ударить с юга через пересохший пролив.

Человеку даден один рот, но два уха, чтобы больше слушать, нежели говорить. Андрус Закайя собрал совет и выслушал всех. Я смеялся, не разжимая губ. Слишком хорошо я знал своего отца. Как и следовало ожидать, он поступил вопреки смыслу. Он приказал наступать ночью, раскинув резервные полки на три полета стрелы.

Когда алая заря лизнула плюмажи всадников, мы увидели врага. Надвигалось бескрайнее серое полотно, вскипающее, заполнившее морской горизонт. Ханы кочевий ждали от нас глухой обороны, но просчитались. Грифоны ударили плотным трезубцем, оставляя в туче конницы глубокие рваные борозды. Грифонам завязали глаза, чтобы избежать мертвящих взоров василисков. Первые ряды скутатов метнули копья и выставили щиты. Загрохотали барабаны. Гвардейские нумерии перестроились в острые клинья, пропустив сквозь себя бешеную конницу хунну.

В бой вступили наши всадники. Кони по щиколотку вязли в грязи, черный дым стелился над горящим тростником. Нумерии дрожали, но сдерживали натиск. Войско кочевников вздымалось над передовыми фалангами, как морские валы. Они бились, и откатывались, осушая болота сотнями трупов. Не нами сказано, что война есть родитель всего, но в тот день родитель был воистину жесток.

Отец приставил ко мне шестерых, чтобы защитить штандарт. Мне пришлось поднять щит. Спустя короткое время его стало трудно держать, из-за веса воткнувшихся стрел.