Варвара Шихарева - Чертополох. Излом

– Выполни моё желание, Седобородый, а за это я отдам тебе самое дорогое, что у меня есть!

Расстегнув воротник куртки, Дари снял с шеи носимый им оберег – маленький, плоский камень с выточенной волнами дырой посередине и, встав с колен, протянул его ворону, пояснив:

– Это морское око – мы его вместе с отцом позапрошлым летом нашли. Теперь оно твоё!

– Кар-р-р! – ворон взглянул на мальчика с каким-то лукавым озорством и, подхватив клювом шнурок оберега, расправил крылья. Взмыв вверх со столба, птица почти мгновенно растворилась в окружающей её черноте ночи, а Дари, проводив её взглядом, облегчённо вздохнул. Седобородый выполнит его просьбу, и у них с отцом всё будет хорошо…

На обратной дороге с мальчиком не случилось ничего необычного – ему удалось вернуться в дом так же незаметно, как и выскользнуть из него. Утром, правда, выяснилось, что Дари на своей ночной прогулке сильно простыл. Старый Илар, растирая мальчика козьим жиром и отпаивая его горячим травяным настоем, долго изумлялся тому, что его воспитанник сумел не только подхватить хворь, но ещё и сильно оцарапаться, не вылезая из тёплой постели.

Приставший к голенищу сапога тополиный лист так и остался незамеченным из-за уже изрядной подслеповатости Илара, а сам Дари не обращал на ворчание своего опекуна никакого внимания, и неудивительно – какое значение имеет очередная простуда, если вскоре отец вернётся целым и невредимым, а в доме появится мама…

Почти утонувшая в высоком кресле, высохшая от времени Старшая Жрица Дельконы едва заметно качнула головой:

– Ты не знаешь, о чём просишь, Бжестров, а потому – нет.

Сидящий напротив согласившейся таки принять его Матери Вериники Ставгар непроизвольно сжал кулаки, но уже в следующий миг распрямил стиснутые до побелевших костяшек пальцы. Сейчас излишняя горячность ему не поможет – скорее уж навредит, да ещё и вызовет на сморщенных сухих губах Старшей жрицы снисходительную улыбку.

Рожденный в семье занимающего важное место при княжеском дворе Высокого и воспитанный в соответствии со своим происхождением Бжестров с малолетства привык к тому, что его слово зачастую является приказом. А став на воинскую стезю, он быстро научился убеждать и вести за собою воинов, добиваясь необходимой цели как словом, так и делом, но теперь все его доводы и просьбы разбивались о каменную неприступность хозяйки Дельконы. Ставгару, пожалуй, было бы легче сойтись ещё раз в поединке с Амэнским Коршуном, чем заставить хрупкую, похожую на пожухлый лист жрицу прислушаться хотя бы к одному своему слову.

После того как ночью Олдер выскользнул из возможных клещей, объединившиеся с подоспевшим Милодаром военачальники крейговцев ещё раз сошлись с амэнцами в жаркой схватке – произошло это как раз под почернелыми от огня стенами Замжека. Сражение продлилось с утра и до самых сумерек, но теперь Амэнский Коршун встретил крейговцев именно там, где хотел, и им не помогли ни численное превосходство, ни отчаянная смелость. Олдер с кровью вырвал у них столь важную победу, в который раз подтвердив своё прозвище, и, устрашённый его воинской удачей и потерями собственного войска, Лезмет потребовал от военачальников прекратить бессмысленную бойню и начать переговоры. Кридич и Милодар скрепя сердце согласились с требованием Владыки, и лишь Бжестров стоял на своём до последнего – ему казалось, что если проявить смелость и, несмотря на потери, ещё раз насесть на амэнцев, то они всё же отступят, но в этот раз победило мнение более старших и осторожных…

Во время последовавших за этим решением переговоров Бжестров, наблюдая за тем, как Кридич и Милодар торгуются с Олдером за две вотчины, которые амэнцы всё же успели подмять под себя, только и мог, что скрипеть зубами. Коршун, словно бы зная о том, какой тайный приказ отдал Лезмет своим военачальникам, вёл себя со спокойной, граничащей почти что с наглостью уверенностью и не собирался уступать ни единой пяди из захваченных земель, но Ставгар свирепел даже не от того, что Олдер из рода Остенов вёл себя так, словно бы находился у себя дома. Бжестрова выводила из себя то и дело мелькавшая на губах амэнца кривоватая ухмылка: Коршун словно смеялся – над переговорами, над находящимися в палатке крейговцами, над Лезметом, над собой…

Когда же утомительный и безуспешный для крейговцев торг был окончен, а Кридич приложил к пергаменту данный ему Владыкой Лезметом перстень с гербом Крейга, закрепляя тем самым переход к Амэну захваченных им вотчин, Олдер, дождавшись, когда чернила хоть немного подсохнут, свернул договор и, чуть склонив голову к плечу, посмотрел на Ставгара: