Array Велимир Строгов - Салочки

Одни говорили, что он из высшей знати, владеет технологиями, недоступными нам, простым салочникам. Он-де забавляется от скуки с чернью, неудачниками мира сего.

Под личиной Неживого скрываются сразу несколько человек, уверяли другие. В это иногда хотелось верить, ведь после тех вещей, которые с ним творили в салках, смертному не выжить. Отсюда и имя – яркое, звучное. Страшное. Лицо Неживого всегда скрывала маска, каждый раз разная, а тактики его игры отличались непредсказуемостью, о которой сам треклятый садист Бивень мог только мечтать.

И всё же, я верил в то, что Неживой – это один человек. Немногие отваживались бросить ему вызов, оставив сообщение во всегда открытом канале связи и поставив на кон баснословную сумму, которая росла с каждой его победой. Живая легенда салок. Вернее, неживая… Единого мнения на сей счёт тоже, увы, не было.

Победить его казалось немыслимым делом, да и сам чемпион, одержавший свыше ста побед, ушёл на покой. Никто не знал, куда он подался, однако вскоре после этого триумфаторы стали исчезать. Поговаривали, будто Неживой продолжал наблюдать за салками и стал лично вызывать лучших. Чаще всего лучшими становились игроки соло, салочники с особо жёсткими методами ведения игры и те, кому нечего терять. Порой гениальные, но чаще сумасшедшие или просто двинутые на поисках острых ощущений и риска. Простое правило – где есть смертельный риск, ставки всегда высоки.

Кроме того, ощущение опасности со временем превращалось в наркотик, дозу. Страшнее крэкса, серебряной пыли, пряности, джана и прочей дряни, которой потчуют себя любители экстремальных удовольствий.

Впрочем, многие из салочников не брезговали нелегальными стимуляторами нервной системы, не полагаясь на свои кустарные инстинкты и навыки. Правилами салок это не возбранялось. Поэтому заикнись кто в таверне о стимул-контроле, как в спортивных состязаниях, его бы в лучшем случае подняли на смех.

От мыслей меня отвлёк пронзительный писк. Вуу потянула на себя рычаг и крикнула через плечо:

– Корыто разрядилось, приготовьтесь к жёсткой посадке!

Диск тряхнуло. Я машинально поднял очки на лоб и стал смотреть, как бархатные кроны летят на нас, щерясь прорехами и торчащими ветками. Ох и звезданёмся же мы! Ветер гудел, наш диск скрежетал металлическими пластинами, а мы даже не орали – лишь старались дышать, жадно глотая воздух ртом, как рыбы на песке.

В последний миг перед падением всё вокруг будто бы умолкло, притаилось, и лишь крик Сот откуда-то снизу вспорол тишину:

– Держитесь!

Мы врезались в буро-зелёный лес. Хруст веток, запах сырости и прелой листвы. Удар…

Ветки деревьев и последние крохи энергии диска сумели частично погасить скорость падения, да и сгруппироваться я худо-бедно успел. Однако посадка всё же оказалась слишком жёсткой, и от удара о землю я на пару секунд отключился.

Открыв глаза, я понял, что лежу между диском и деревом. Круто же приложило. Скула, расчёсанная о шершавую древесную кору, пульсировала болью, но болью тупой и тянущей, совсем не заглушавшей обострившиеся до паранойи инстинкты в связке со стыдом от бездарного падения. Будь у Бивня ховербайк, хрен бы мы здесь спокойно разлеглись. Каждое движение, даже если ты валишься с неба, должно быть рассчитано на быструю адаптацию к новым условиям, возможность тут же подняться на ноги и бежать: так работал я, салочник, получивший кличку Беглец.

Пошевелил руками, ногами – всё на месте, цел, но в ушах ещё стоял металлический звон летающей посудины – оглушило меня здорово.

Над головой мирно шелестели и покачивались кроны деревьев, твёрдые стволы которых скрывала густая поросль кустов. Сквозь бреши крон мутно-жёлтым пятном просвечивало солнце, бросая на землю редкие лучи, и я не сразу заметил нависший надо мной силуэт, а когда заметил, принял его за куст.

– Не двигайся, – прошептал кто-то у самого уха.

Желание обернуться дёрнуло за плечо, и я почти ему поддался.

– Сиди смирно, сказала, – настойчивее скомандовал скрипучий голос старухи. – Али давно в лес захаживал?

Я не мог сообразить, что же так напугало бесстрашную Вуу? Но её рука тут же заползла мне за ворот, обняла холодными пальцами шею и направила голову в нужном направлении.

То, что я сперва принял за куст, оказалось странным булькающим созданием. Наверху торчал раскрывшийся бутон, а его сердцевину перечёркивала кривая линия рта. Нечто скалилось и постукивало острыми зубами. По обе стороны свисали ещё более отвратительные головы: из одного такого цветка выглядывала крысиная морда, словно её кто-то срезал и насильно туда воткнул, а из другого – клюв.