Максим Кабир - Мокрый мир

Нэй не сильно лукавил, когда говорил, что кракену будет тесновато на затопленных улочках Мокрого мира. Мертвый моллюск, на которого он смотрел, с трудом помещался в широком желобе, черном от тины и дерьма.

– Это купель, – сказал монах, словно его кто-то спрашивал. Словно это могло быть чем-то еще, кроме зловонной выгребной ямы. – В ней можно примерить новое тело.

Монах похлопал себя по сальным бокам.

Нэй смотрел на кракена. Серые щупальца вытянулись вдоль канала, переплелись; повсюду виднелись крючки и присоски с хитиновыми кольцами. Выкаченные глаза размером с колесо водяной мельницы были подернуты белой пленкой. Бесформенное желеобразное туловище светилось отравленным светом, и где-то под этой массой скрывался острый птичий клюв.

– Новое тело… – сказал Нэй. – Как сделал ты?

Значило ли это, что он поверил, будто перед ним Элфи Наст?

– Да, – ответил монах. – Но мой путь был более трудным. Я родился в кракене. Там было много тел. Люди с большого парохода… из далекого мира. Это я привел сюда кракена, я съел его сердца, я возродил церковь.

Вонь была столь ужасной, что Нэй закупорил ноздри третьим заклинанием. Бегло обернулся: Лита прятала нос в ладони, стоя на краю террасы.

– Уильям…

– Он готов, – сказал монах. – Он ждет.

– Но для этого нужен чей-то труп.

Монах развел короткими ручками.

– Свободных тел нет. Братья не покидают Чрево.

– Тогда… – Нэй запнулся.

Монах смотрел на него и улыбался уголками рта. Показалось или глаза монаха на секунду скользнули вправо, за спину Нэя?

По хребту колдуна ползла огромная ледяная капля.

Верил он или нет, самое время было проверить.

Нэй стоял неподвижно, смотрел сквозь монаха.

«Кумир мальчишек, – подумал он. – Защитник Полиса».

Чувствовал, как дрожит Вийон.

«Прости, учитель. Другого тела нет. На безрыбье…»

Нэй развернулся и выстрелил в Литу.

Казалось, туман все еще облекал в зримую форму место, где секунду назад стояла Лита, ластился невесомыми жгутиками к пустоте, образованной выстрелом. Свинец выбил девушку за край платформы. Так праздные повесы Полиса сбивали шаром деревянных рыб, играя в биллбол.

Монах одарил Нэя аплодисментами. Его пухлые ладони, соприкасаясь, давили мух. Насекомые вылезали из рукавов сутаны, роились у хищного лица.

Отточенным движением Нэй сунул дымящийся пистолет в кобуру.

Насекомые жалили и пищали, словно стеная по невинноубиенной.

Из канувшего в небытие прошлого сформировалась другая, заваленная трупами церковь и сухопарая фигура Уильяма Близнеца.

Учитель говорил:

– Возвратившиеся оттуда приходят не сами. Есть порог, и тьма за порогом, она выжидает. Когда кто-то выбирается из Чрева через приоткрытый Лаз, следом устремляются гости, опасные, голодные…

Молодой Нэй представлял хулиганистых детишек Полиса, что любят цепляться за прогулочные лодки, катаясь на закорках по внутренним каналам Сухого Города. Так к лодке-душе цепляется незваный попутчик…

Сегодняшний Нэй видел, как почернели глазки монаха: там заклубился мрак, созревший в утробе моллюска. Нижняя губа сползла, оголяя стесанные зубы, задергались алчно ноздри. Элфи Наст был дурным человеком, плетущим интриги, чтобы свергнуть милорда и заполучить власть. Но в тучной, перебирающей пухлыми пальцами оболочке содержалось нечто гораздо худшее, чем Элфи.

– Я недооценивал тебя, – признался монах, – я считал, в своих скитаниях по Мокрому миру ты растерял величие Избранности и почти уподобился плебеям.

– Что ж, – произнес Нэй, сосредоточенно плетущий три нити, – даже у плебеев есть чему поучиться.

– С ней – всё?

– Обижаешь, – осклабился Нэй.

– О, я не подвергаю сомнению твою меткость, – медово улыбнулся монах. Но дернул бровью, и крыса скатилась на пол, посеменила к краю платформы. Лысый хвост извивался червем.

Нэй наклонился, всматриваясь во мглу. Туда же зыркал фамильяр Наста.

Лита лежала на покрывале тумана, в болотных испарениях и слизи – веки опущены, губы сомкнуты. Красивое лицо белело в гнезде рассыпавшихся локонов. Медальон с Человекомышью прилип к скуле. Древний бог не защитил девку от пули. В груди зияла рана с обожженным контуром. Прямо в сердце.

Нэй не чувствовал ни раскаяния, ни жалости. Он думал о коченеющей плоти и свернувшейся крови, об увядших цветах. Аурой смерти он лакировал Литу. Крыса Наста, словно сомневаясь, принюхивалась. Под сюртуком Вийон вытянулся струной, и хотелось отпустить одну из нитей и прислушаться к духу… но Нэй не мог.