Тэсса О`Свейт - Двойная жизнь. Защитница веры

Этим утром я была готова ко всему. К наводнению, к зомби-апокалипсису, к тому, что вызванное мною такси попадет колесом в открытый ливневый колодец посреди пробки на центральной улице. К тому, что мне придется, сняв любимые лодочки и подвернув штанины, идти почти по лодыжки в воде через недовольно гудящую автостраду. Я была готова даже к тому, что мой телефон может внезапно разрядиться, и купила заранее «банку», которая лежала пока невостребованной в моей сумке. Сегодня будет мой день, что бы ни думал про это весь окружающий мир!

Бизнес-план в непромокаемой папке я прижимала к себе правой рукой, столь же крепко держала ремешок висящей на плече сумки левой, попутно вцепившись в ручку зонта. Добравшись до спасительного сухого островка, коим оказался табачный павильон, я зашла внутрь, сложив зонтик, наткнулась на жалостливый взгляд стоявшей за прилавком продавщицы и, получив молчаливое одобрение, разложила свои вещи на свободном столике. За ним было принято стоя глотать растворимый кофе, запивая пирожок рублей за семьдесят, теперь же он стал хранителем моих туфель, на которые я откладывала аж целых два месяца, и того, что обещало мне долгожданное продвижение по службе.

– Может, вам того, кофейку? – Женщина за прилавком решила проявить сочувствие, и сегодня я была даже благодарна ей за это, посчитав добрым знаком.

– Ой, нет, спасибо, мне нельзя… – Сделав очень грустное якобы от этого факта лицо, я подумала, что если уж я выпью местный напиток, который по какому-то недоразумению назывался кофе, то мне действительно ничего больше будет нельзя. Я достала из сумочки телефон, набрала, не глядя, заученный номер подруги и, подождав долгие два гудка, услышала заветное «ну, я же говорила».

– Ну, я же говорила. – Оля, или Оливия Адамиди, как ее именовали некоторые клиенты, конечно, не была никакой потомственной греческой провидицей. Но вот что у нее было не отнять, так это чуйку на разного рода неприятности. Очевидно, именно это (а также диплом психолога, живой ум и бойкий язык) позволило ей стать весьма востребованной в сфере навешивания лапши на уши. Сама Оля, зная мое скептическое отношение ко всей этой магии, не настаивала и не пыталась меня ею заинтересовать, лишь загадочно хмыкая, однако к ее советам я предпочитала прислушиваться. К сегодняшнему дню меня готовила именно она.

– Да-да, я знаю, – обреченно ответила я ей, становясь поочередно в позу журавля и снимая промокшие капроновые гольфы.

– И где ты?

В трубке послышался выдох. Оля курила длинные, тонкие и темные сигареты, которые делала сама из какого-то заказываемого за тридевять земель табака. Курила одну за другой, не переставая. Я словно наяву ощутила этот тяжелый терпкий запах, окутывающий мою подругу, будто вуаль, и поморщилась, пытаясь сообразить, куда же я «выгребла». Озвучив предполагаемый адрес, а затем и точный, с которым помогла продавщица, я услышала в трубке задумчивое хмыканье и, кажется, постукивание острых ноготков по столу. А потом «жди» и короткие гудки прерванного звонка.

Тяжело вздохнув, я положила телефон на столик и принялась вытирать бумажными платками ступни, пристроившись на табуретке, которую мне милостиво предложила эта неумолимо приближающаяся в моих глазах к лику святых продавщица табачного киоска. Промокшие и порвавшиеся за мой путь по автострадному морю гольфы были безжалостно отправлены в мусорку – в сумке у меня было целых две пары. А еще лейкопластырь, бинт, дорожный швейный набор, косметичка, даже запасной лифчик и еще одна белая блузка, если вдруг с моей что-то случится по дороге.

Поджав ноги под себя, я сидела на табуретке в табачном киоске, смотрела в окно, за которым лил дождь, гудели никуда не едущие машины, и надеялась, что Оля, как всегда, сотворит свое маленькое чудо и сможет сделать так, чтобы я добралась до пункта назначения.

Через пятнадцать минут, когда моя вера в подругу начала чуть-чуть, самую-самую малость давать трещину, дверь киоска открылась, и в него втиснулся здоровенный, облаченный в джинсы и кожаную куртку мужик, похожий на страшный сон любого предпринимателя из девяностых. Из-под тяжелых бровей он окинул меня мрачным взглядом, от которого хотелось сильнее вжаться в табуретку, а еще лучше – слиться со стеной. В павильончике, что, оказывается, успел стать для меня весьма уютным и почти родным, сразу стало тесно и словно бы потемнело.