Василий Сахаров: Степные волки

– О-ля-ля. – Мадам Элоиза встретила нас на входе. – Пламен и Звенко. Очень хорошо.

Она сказала, что делать, и мы приступили к работе. Так проходит весь день, и, сытно поев объедками, которые остались от рабочих, уже в сумерках мы вернулись обратно в приют.

Снова построение, нас пересчитали по головам, и в очередной раз мы навели порядок на территории. Затем ужин, который опять торопливо вливаем в себя, и отбой. Так прошёл ещё один день, и можно немного отдохнуть, но я заходить в барак не торопился.

Мой взгляд прикован к Матео и Гильому, которые подозвали Сияну и о чём-то её спрашивали. А она покраснела и отвернулась. Эти похотливые скоты засмеялись, но пока не решились потянуть её к себе в домик силой. Однако они уже близки к этому.

Вообще, я давно заметил, что наши девчонки, которые постарше, привлекают нездоровый интерес местных. Взять хоть Сияну. Светловолосая стройная голубоглазая красотка среди горожанок выделяется сразу. Те, как на подбор, полненькие, кареглазые, и волосы курчавые. Симпатичных много, но наши девчонки лучше. Есть в них помимо внешности какой-то внутренний огонь. Что-то настолько светлое и доброе, что это хочется беречь и защищать.

Звенислав и я зашли в барак. Остановились возле двери и подождали Сияну. Она вошла, прислонилась к деревянным доскам стены и украдкой смахнула с глаз слёзы.

Переглянувшись, мы подошли к девчонке, и я спросил:

– Сияна, солнышко, что случилось?

Она не ответила, молчала и смотрела на нас исподлобья. Поэтому Звенислав обнял её за плечи и прижал к себе, а затем, словно неразумного малыша, погладил по голове.

– Успокойся, – прошептал он. – Мы с Пламеном тебя в обиду не дадим.

– Как же, – всхлипнула Сияна. – Они вон какие бугаи, а вы ещё мальчишки.

– Зато мы крепкие, – усмехнулся я. – Любого за тебя сломаем.

– Это точно, – поддакнул Звенислав. – Что они сказали?

Девчонка успокоилась и, шмыгая покрасневшим носом, ответила:

– В домик к себе звали. Кормить обещали хорошо и приодеть, если стану с ними по-взрослому баловаться. А ещё они сказали, чтобы до послезавтра решилась. Иначе силой возьмут, а потом в портовый бордель мамаши Ритоны продадут.

Наклонившись к уху Сияны, я прошептал:

– Тебя никто не тронет, обещаю. Завтра ночью они в кабак пойдут, а там их наши друзья встретят.

Понимаю, что соврал девчонке, ведь нет у нас никаких друзей, но так спокойней. Мы сами всё сделаем, давно к этому готовимся. Но ей об этом знать не надо.

Сияна недоверчиво посмотрела на нас. А мы сделали значительные лица. По крайней мере, попытались, и она, хмыкнув, ушла в свой угол.

Обсудить проблему решили завтра, а пока надо выспаться.

Упав на жёсткие нары, я закрыл глаза и попытался заснуть. Однако сна не было, потому что в голову лезли воспоминания о прежней жизни.

Сколько мне было, когда нас привезли сюда? Лет пять, именно так записано в приютской метрике. Так что воспоминаний немного. Но я попытался сосредоточиться, прорваться сквозь застилающий память вязкий туман, и вновь ничего не получалось. Непробиваемая муть, серая и холодная. Но я сделал ещё одно усилие, и появились разрозненные куски, обрывки и клочья видений.

Вот отец в пластинчатом доспехе, настолько хорошем и дорогом, что равного ему я даже у стражников герцога не видел. Он ранен в левую руку, но в его правой грозно блестит обоюдоострый меч. Вижу его со спины, и он кричит кому-то: «Булан, спаси детей! Сбереги их! Надеюсь на тебя, друже!» Всё! Больше ничего. И только ощущение рук, крепких, сильных и надёжных. Эти руки держали меня, малыша, а мне было так радостно на душе, что хотелось смеяться. А ещё – чтобы это никогда не кончалось.

Я открыл глаза. В бараке темно, и только такие же мальчишки, мои собратья по несчастью, посапывают вокруг.

Вновь я опустил веки и попытался вспомнить мать. Но и в этом случае всплыло только одно воспоминание. Взгляд, добрый и в то же время серьёзный, полный какой-то непонятной мне решимости. Напрягся и увидел только её глаза, полностью чёрные и глубокие, словно бездонное озеро. А ещё услышал голос и разобрал слова, которые размеренно, в неведомом завораживающем ритме, зазвучали в моей голове. Впервые я их услышал и попытался запомнить:

«Ложилась спать я, внучка Сварожья Мара, в тёмную вечернюю зорю, темным-темно. Вставала я, внучка Сварожья Мара, в красную утреннюю зорю, светлым-светло. Умывалась свежею водой, утиралась белым платком. Пошла я из дверей в двери, из ворот в ворота, и шла путём-дорогою, сухим сухопутьем, ко окиан-морю, на свят остров. От окиан-моря узрела и усмотрела, глядючи на восток красного солнышка, во чисто поле, стоит семибашенный дом. А в том семибашенном доме сидит красная девица. А сидит она на золотом стуле, сидит, уговаривает недуги, на коленях держит серебряное блюдечко, а на блюдечке лежат булатные ножички. Взошла я, внучка Сварожья Мара, в семибашенный дом, смирным-смирнёхонько, головой поклонилась, сердцем покорилась и заговорила: