Тим Скоренко - Ода абсолютной жестокости

Если бы я умел писать, я бы написал о себе книгу. Но я не умею писать. Потому что мне это не нужно. Потому что я – Риггер.

Я выхожу из дома и щурюсь. Солнце очень яркое. Оно режет глаза. Через минуту зрение восстанавливается. У колодца стоит Болт. Он только что умылся ледяной водой и выглядит несчастным.

Мне очень хочется сделать какую-нибудь мерзость. Причём не кому-то конкретно, а всем разом. Подхожу к колодцу.

– Ведро.

Болт уныло крутит рукоять. Ведро появляется на свет. Я опрокидываю его на себя. Холодно, хорошо.

– Ещё.

Болт вытягивает второе ведро. Умываюсь тщательно. Затем плюю в ведро и выливаю его на Болта, смеюсь. Болт отфыркивается. Хватаю его поперёк туловища и толкаю в колодец. Болт пытается сопротивляться. Ломаю ему пальцы на правой руке. Болт сдаётся и летит вниз.

Колодец загажен, по крайней мере, до полудня. Или даже до завтра. Болт бултыхается внизу.

– Ты зачем это сделал? – спрашивает Лосось.

Он колет дрова.

– Пошёл ты… – отвечаю.

Лосось отворачивается. Он знает, что в такие минуты я опасен.

Иду к дому. Слышу окрик.

– Риггер!

Оборачиваюсь. Это Носорог. Сто пятьдесят килограммов мышц. Слабак, в общем.

– Чего?

– Жирный требует.

– Подождёт.

Жирный, мать его. Когда-нибудь я ему тоже вломлю.

В сенях тепло. Прохожу в комнату. Бельва всё ещё в постели, она укрыта по шею, веснушки на её лице искрятся даже в полутьме. Распахиваю ставни. Бельва, щурясь, открывает один глаз.

– Уже сделал что-то мерзкое, правда? – спрашивает.

Подхожу к ней, целую, запускаю руку под одеяло, нащупываю её грудь, огромную, пышную, ласкаю.

Она отвечает на поцелуй, запускает свой язык мне в рот. Целуемся долго. Я возбуждаюсь. Сдёргиваю штаны одним движением. Заползаю под одеяло. Она тёплая и мягкая. Бельвы много, она необыкновенно красива, полной, удивительной красотой.

Вхожу в неё, рвусь вперёд, она стонет, продолжая целовать меня, обнимает за шею пухлой рукой.

Минут десять спустя, расслабленный и довольный, встаю с кровати, одеваюсь и иду к Жирному.

Он ждёт меня в своих апартаментах на втором этаже основного здания. Около него быки – абсолютно одинаковые, никогда их не различал – и Кость. Кость, как ни странно, одета вполне пристойно. Обычно она обходится без одежды. Перед Костью на столике чернила и стопка бумаги.

Жирный гаденько усмехается.

– Ты, Риггер, в последнее время стал наглым до полного опупения, – говорит Жирный ехидно.

Молчу. После паузы Жирный продолжает.

– Вот ты ради чего тут сидишь? Ради девок красивых, которых в любой момент трахнуть можно. Ради денег, на которые можно этим девкам бусики купить. Ради жрачки вкусной. В конце концов, ради того, чтобы дом был свой, куда вернуться можно всегда. Правда, Риггер?

Его левый глаз мерзко дёргается. Я не отвечаю.

– Молчишь… Я ж тебя, Риггер, ни хрена не держу. Иди на все четыре стороны. А раз ты тут живёшь, будь добр исполнять свои обязанности. Что ты вместо них делаешь, а? Зачем Голове-с-Плеч в задницу ручку от лопаты затолкал по самые гланды? Зачем Мормышке уши отрезал? Тебе делать нечего? – Жирный явно распаляется.

Он берёт со столика тонкий бокал, отпивает вина.

Продолжить не успевает. Входит Мартилла. Одета, как всегда, вызывающе. Чёрное и красное, грудь обнажена, юбочка – короче некуда, чулки с узорами. Красива, сука, до умопомрачения.

– Мессир, – говорит, – боюсь, колодец на некоторое время вышел из строя.

Жирный наклоняет голову вправо.

– Господин Риггер спустил туда Болта.

Жирный переводит взгляд на меня.

– Теперь вот воду испортил. Ты её пить будешь? Нет? А кто будет?

Молчу. В общем, он прав.

– Так вот, Риггер, ты знаешь. Управу я на тебя найду, как всегда находил. А теперь, будь добр, приступи к своим непосредственным обязанностям. И если в течение следующей недели произойдёт ещё один инцидент, ты отправишься в каземат, где проведёшь некоторое неприятное время. Пшёл вон!..

Я сплёвываю на пол. Жирный бешено вращает глазами. Выхожу медленно, покручивая бёдрами, как баба.

Слышу позади щебет Мартиллы.

У колодца толпа, человек двадцать. Ничего, попьют пока из другого, недалече ходить. Пробираюсь к колодцу. Болт внизу едва стонет. Жив ещё, придурок.

Перелезаю через стенку колодца, становлюсь одной ногой в ведро.

– Опускай, – говорю в толпу.

Носорог – он в первом ряду – берётся за ручку, крутит. Спускаюсь всё ниже и ниже. Свет – уже маленькое пятнышко наверху.