Лариса Петровичева: На границе чумы

Свет вспыхнул настолько ярко, что Андрей зажмурился. Началось.

Створки дверей разошлись в разные стороны, и Андрей увидел прокурора и двух охранников. Смотрели они на него устало и без любопытства: все-таки это было уже девятое дело за сегодняшний день.

– Осужденный Кольцов, на выход.

Андрей послушно поднялся с койки и вышел в коридор.

Дождь лил уже пятый день подряд и казался бесконечным. Невесомые капли падали беспорядочно, порывами, и ветер хватал их пригоршнями и бросал то туда, то сюда. Облака прижимались к земле так низко, что казалось, влажная пелена неба вот-вот сольется с землей. Местное солнце отчаянно пыталось пробиться через эту глухую завесу, но тщетно. Шагая по раскисшей разбитой дороге в неудобных, на одну колодку скроенных, сапогах и поминутно поскальзываясь на комьях глины, Андрей думал о том, что живет здесь вот уже десять лет, но никак не может привыкнуть ни к постоянным дождям, ни ко всем прочим не слишком приятным деталям своего после-Туннельного бытия. Толстые высокие деревья с шишковатыми наростами на стволах, росшие вдоль дороги, роняли в лужи узкие темно-красные листья – по Аальхарну шагала бесконечная осень, пока еще многоцветно броская и яркая. Разглядывая дальнюю громаду леса на горизонте, пылающую всеми оттенками алого и оранжевого, Андрей размышлял о том, что почти забыл, какой бывает земная осень, и, вопреки ожиданиям, ему от этого совсем не было грустно.

Позади послышалось шлепанье по грязи, скрип колес, и повеяло крепким табачным духом и лошадиным потом; Андрей обернулся и увидел, что по дороге едет крытая повозка Проша. Сам Прош, в неизменной меховой безрукавке и дырявой шляпе, со столь же неизменным скверным настроением, материл свою одноухую колченогую лошадку на чем свет стоит, поминая громы, молнии, сломанное весло и Королеву псов, покровительницу охотников, во всех возможных комбинациях. Однако, узнав Андрея, ругаться он прекратил и даже изобразил на заросшем клочковатой бородой лице то, что, должно быть, считал доброй дружеской улыбкой.

– Здравствуй, Прош, – сказал Андрей и, по здешнему обычаю, скинул с головы капюшон куртки.

– Здорово, коль не шутишь, – ответил Прош, приподняв шляпу. – В деревню, что ль, топаешь?

Вопрос можно было счесть риторическим, поскольку топать Андрею все равно было больше некуда.

– В деревню, – согласился Андрей, и Прош похлопал тяжелой заскорузлой ладонью по облучку рядом с собой:

– Залезай, подвезу.

Андрея не надо было просить дважды. Он уселся на облучке, и лошадка зашагала дальше.

– Как живешь-то? – спросил Прош, по новой раскуривая свою погасшую трубку. – Дом-то цел еще?

– Да крыша пока не каплет, – ответил Андрей. Дождь припустил еще сильнее, и он порадовался, что так удачно встретил Проша на повозке.

– Это хорошо, что не каплет, – отвечал Прош. – А дров нарубить, как, не забываешь?

– Конечно, – улыбнулся Андрей. – Ты же мне тогда подсказал, как и где рубить, вот я и запомнил.

Прош улыбнулся во весь рот и одобрительно похлопал Андрея по спине, едва не вышибив дух могучей рукой.

– А то как же тебе было не показать! – заявил он. – Это сейчас ты молодец, а раньше-то совсем же был дурачок, не знал, с какой стороны за топор взяться.

– Так ты меня и научил, – скромно ответил Андрей.

Местные действительно считали его безобидным дурачком, и то, что здешняя церковь почитала скорбных разумом особо угодными Небесному Заступнику, очень Андрею помогло: им не заинтересовались ни охранное отделение, ни, что еще серьезнее, инквизиция; владетельный сеньор деревни, куда пришел Андрей, принял его ласково и даже указал на полуразвалившуюся хижину в лесу, где раньше вроде бы обитал один из многочисленных отшельников и где можно было поселиться. А обитатели деревни Кучки, жалея убогого, который даже не знал, как растопить печку (да и что такое печка вообще), помогали ему и незатейливой едой, и, что гораздо важнее, практическими советами.

Повозка неспешно катилась, скрипя и постанывая, как будто готовилась развалиться с минуты на минуту. Чавканье грязи под колесами навеяло Андрею мысли о куске сыра, который он оставил дома, на случай, если в деревне не удастся разжиться съестным, и в животе у него заурчало. Лес нехотя уходил от дороги, обиженно отмежевываясь полосой невысокой травы, блестящей от дождя.