Ксения Баштовая: Проклятые огнем

Так ничего и не сообразив, мужчина прикрыл глаза, чтобы не видеть плещущуюся в корчажке жидкость, и поднес кувшин к губам. Пара глотков и…

– Пить… Пожалуйста, пить…

Мадельгер поперхнулся молоком.

Он открыл глаза, перевел взгляд на пентакль… Лежащая внутри него ведьма очнулась, и сейчас, не отрывая обессиленного взгляда от мужчины, тихо повторяла, едва шевеля пересохшими губами:

– Пожалуйста, пить…

Пять лет назад

Мадельгер передернул плечами:

– Я предпочитаю классические способы заключения контракта.

На Бирикену давно спустилась ночь. Темная зала в замке освещалась лишь редкими факелами, так что выстроившиеся в живой коридор ландскнехты казались статуями. Лишь редкие порывы ветра, проникающие через узкие окна у самого потолка, дергали за разрезы на одеждах, отчего эта картина становилась все более неправдоподобной.

Стоявшая рядом Селинт ласково поправила его воротник, прикрывая ошейник, туго обхватывающий горло:

– Ну что ты, это ведь намного надежнее… Я ведь уже столько раз объясняла: вы, наемники, столь непостоянны… Сегодня клянетесь в верности одному, а завтра уже на службе у другого… А сейчас все просто – пройдешь вперед, положишь руку на книгу и повторишь вслед за мной клятву. Попробуешь обмануть, назвать не свое имя, и – магия уже начинает действовать, но окончательно заработает, когда ты повторишь клятву, – ошейник тебя задушит, – ее голос сочился нежностью и добротой, но мужчина, несмотря на жару, царящую в зале, чувствовал, как по коже продирает мороз.

Нервный смешок:

– Вот и я о том же. Может, обойдемся крестиком в тетради и кружкой пива?

Теперь уже рассмеялась она. Весело, задорно, словно он сморозил какую-то глупость:

– Это все слишком просто. И глупо.

– Зато мне спокойнее. – Сердце пропускало удары, а в районе солнечного сплетения будто огненный комок застыл.

– А после клятвы будет спокойнее мне, – нежно прошептала ведьма, почти касаясь губами его уха. – Попытаешься предать госпожу Аурунд, и ошейник из небесного метала сожмется… Навсегда. Сколько ты проживешь после этого, а, ландскнехт?

Он упрямо сжал челюсти и сделал шаг вперед. За спиною скрестились две алебарды, пресекая путь к отступлению… Новый шаг, новое лязганье металла…

Вот и стол с лежащей на нем открытой книгой. Мужчина положил ладонь на страницу…

– Я, ландскнехт… – Голос Селинт, казалось, заполнял всю залу, лился со всех сторон.

– Я, ландскнехт Мадельгер фон Оффенбах, единственный сын барона фон Оффенбаха, лишенный наследства… торжественно клянусь… верой и правдой служить… Аурунд Великой… истинной правительнице Ругеи… да продлит Тот, Кто Всегда Рядом, ее дни… во веки веков!

На миг перед глазами полыхнуло зеленое пламя, а когда он, наконец, обрел возможность видеть, то разглядел, что на только что бывшей девственно чистой странице книги невидимый художник за эти несколько секунд нарисовал его точный портрет. Синими красками. Словно льдом.

Селинт уже была рядом:

– Пойдем, я представлю тебя госпоже.

Ведьма все еще не отводила от мужчины напряженного взгляда. Правда, сил говорить у нее уже не было. Человеческое тело не способно долго сопротивляться огненному духу, и даже одна попытка саламандры взглянуть на этот мир выпивает все силы до последней капли.

Она уже и говорить ничего не могла.

Сколько она еще протянет? Лорд отвел месяц. Но без воды можно прожить дня три, не больше.

Девушка судорожно вздохнула. По ее телу прошла судорога.

Разноглазый молча смотрел на нее. Он слишком хорошо знал ту, что сейчас лежала в пентакле. Слишком хорошо для того, чтобы не понимать, что все это, возможно, всего лишь игра, притворство и вполне возможно, что сейчас молодая ведьма наблюдает за ним, задумав что-то…

За окном, во дворе, гулко и противно завыла собака, вой оборвался тявканьем, словно кто-то кинул в пса сапог.

Мадельгер поставил кувшин в пентакль, рядом с лежащей. Рука прошла над синими линиями лишь до запястья, дальше словно поставили невидимую стену, а знак Единого, нанесенный на кожу несмываемой краской, запульсировал синим цветом, но ландскнехт не собирался сейчас задумываться об этом.

– Пей, Скримслова сестренка, – горько усмехнулся он.

Ее руки дрожали, и большую часть молока она разлила. Мужчина отвернулся, чтобы не видеть, как струйки жидкости бегут по коже, стекая на пол, собираясь неопрятными лужицами.