Екатерина Флат - Любовь и магия-2 (сборник)

– Это невозможно, вы безумец! – прокричала Бет в потолок. Заскрежетал камень, отсекая звуки, и снова в темнице возобладала вязкая темнота.

– Слышали, что за бред он нес? Какое возвращение после удара ножом в сердце и трех месяцев смерти? Я не знаю, как он добился, чтобы тело не разлагалось, но это… полная чушь!

– Не знаю, – с сомнением произнес мужчина рядом. – У эльфов странные отношения со смертью, мистресс Талли. Очень странные.

Слова «час», «завтра» или «время» не имели в пещере смысла. Здесь всегда было сплошное «сейчас».

Одеяла быстро отсырели и плохо грели. Хотелось нормальной еды, горячего кофе, в ванную. Порой уставшей от темноты и тишины Бет казалось, что она слышит голоса, и только общение с невольным товарищем по злоключениям возвращало магичку к реальности. Рид еще трижды приносил продукты, деля бесконечное «сейчас» на отрезки, но в разговоры не вступал.

Всегдашнее благоразумие и трезвость, которыми Бет так гордилась, дали трещину. Она сидела на влажном тюфяке, грызла сухарь и злилась. На себя, на безумца Рида, на идиотов из Сильвер Рил, решивших не в добрый час развлечься с чужой женой.

Вариантов было только два – злиться или паниковать. Бет предпочитала первое. В злости разума несколько больше.

Они с шерифом успели в сотый раз обследовать стены темницы, чтобы убедится – выхода нет. Единственным ходом, ведущим из каменного мешка, был желоб, по которому утекал ручей. Такой узкий, что в него не смогла протиснуться даже Тоши. Потолок находился на высоте добрых девяти футов.

Под отхожее место шериф с невозмутимостью истинного сына пустошей предложил использовать один из углов пещеры, и мистресс Талли, пунцовая от смущения и возмущения, согласилась.

Хуже всего были тишина. И неизвестность. Лишь немногим уступали им вынужденные походы до ветру в присутствии мужчины и необходимость выдерживать истерики Тоши. Ласка страдала от темноты, отсутствия новых впечатлений и однообразной еды. Привыкшая не сдерживать своих порывов, она то скандалила, то тихонько плакала, свернувшись клубочком. Тогда Бет нежно прижимала зверька к груди и баюкала, рассказывая, что все обязательно будет хорошо, но не сейчас, а чуть позже, надо только немного потерпеть.

– Мистер Стэтсон, еще немного, и я закричу, – предупредила Бет.

– Кричите, – согласилась темнота.

– Не уверена, что смогу остановиться. И не вы ли говорили, что ненавидите женские слезы?

Он опустился рядом на тюфяк и укутал ее во второе одеяло:

– У всех свой предел, мистресс Талли. Иногда надо покричать, чтобы не сойти с ума. Или поплакать.

Бет крикнула. Эхо налетело сразу со всех сторон, как стая летучих мышей. Она испуганно втянула голову, а потом вошла в азарт и снова крикнула. Протяжное, унылое «аааа», перешло в пронзительное «иии» и умолкло, оборвавшись.

– Неплохо. Попробуйте еще раз.

В этот раз она кричала долго и умолкла, совсем охрипнув.

– А вы?

– Что я?

– Вам не хочется кричать, шериф?

– Я охотник. Умею ждать, если нужно.

– Простите. Не хотела быть обузой.

– О, вы не обуза, мистресс Талли. – По голосу Бет предположила, что он улыбается. – Я видел, как здоровые мужчины сходили с ума и становились смертью – своей или чужой, там, где вы всего лишь кричите. Вы отважная и очень разумная. Чересчур, я бы сказал.

– О, вы первый, кто заметил это «чересчур», – со смешком призналась Бет. – Обычно люди только рады сгрузить телегу своих проблем на того, кто может потянуть.

– Я мужчина, мэм. Способен разобраться со своей телегой. И помочь, если надо, красивой женщине.

– Да вы никак сказали комплимент, мистер Стэтсон!

– Только правду, мистресс Талли.

– Зовите меня Элизабет. Какие могут быть церемонии, после того как мы столько времени делили стол и постель.

– И отхожую яму в углу, – хмыкнул он. – Хорошо, Элизабет. Тогда я хочу быть для вас Джеком.

– Это можно устроить.

Слушая его смех, Бет подумала, что никогда в жизни не ощущала такой гремучей смеси нежности, доверия и возбуждения.

– Обнимите меня, Джек. Вы сами никогда не решитесь, а раз уж моя репутация погублена безвозвратно, хотелось бы знать, что не зря.

Его дыхание было горячим, щетина отросла и уже не кололась, кожа пахла табаком и солью. Бет прикрыла глаза, плавясь в чужих объятиях и почти забытом, восхитительном чувстве принадлежности мужчине.

Когда его губы скользнули ниже по ее шее, Бет часто задышала. В ней просыпалась женщина, которая стремительно и властно требовала своего. Виной тому были уединение или тьма, что отрицала все запреты и условности оставшегося где-то далеко общества, но Бет понимала – она готова отдаться малознакомому человеку на грязном тюфяке и не пожалеть об этом после.