Гай Орловский: Все женщины – химеры

Гекара не стала раздеваться полностью, как я почему-то решил, всего лишь разулась, сбросила кожаные доспехи и брюки, оставшись в легкой тунике до середины бедер, которую явно заправляет в кожаные штаны.

В самом глубоком месте до пояса я присел, смывая кровь и грязь с лица, а Гекара, войдя в ручей до колен, зачерпывала воду и медленно лила на себя воду из обеих ладоней, поглядывая на меня дразняще. Почему-то дуры уверены, что женщины в мокрой одежде или вообще голые и мокрые выглядят соблазнительнее, но когда я вижу мокрую, я вижу мокрую, которой надо вытереться.

Женщина должна быть мягкая и пушистая, а какая пушистость, если мокрая?

Когда я смыл кровь и грязь, пошел на берег, Гекара проводила меня взглядом, в котором я рассмотрел слишком уж странное внимание.

– Что? – спросил я.

Она покачала головой.

– Никогда не видела таких мышц. Ты великий воин?

Я хмыкнул загадочно, не буду же признаваться, что эти мышцы накачиваются простенькими, хоть и тягостными, упражнениями, а вовсе не в жарких боях и схватках.

– Мы все не такие, – сообщил я скромно, – какими кажемся. Вон Моисей был настолько косноязычным, что Господь велел его брату Аарону постоянно находиться рядом, слушать и толковать его слова народу. Но в памяти народной Моисей остался как некий мускулистый красавец с хорошо поставленным голосом, что постоянно выступал перед толпами народа и очаровывал их мудрыми речами. Так и меня запомнят совсем не таким, какой я… а умным и красивым.

Она утешила:

– Ты уже красивый и сильный. А умным быть мужчине не нужно. Мужчины должны воевать, а вот женщины, что сидят дома, должны быть умными.

Не давая мне наклониться к разбросанной одежде, она подошла вплотную, бесцеремонно пощупала мои бицепсы, потыкала пальцем в выпуклые пластины грудных мышц.

– Ого, как каменные…

– Правда? – спросил я.

– А ты не знал? – спросила она саркастически.

– Как-то не задумывался, – ответил я с прежней скромностью. – Знаешь ли, я разгадыватель тайн природы, а не боец. Я люблю наблюдать за жизнью жучков-паучков, они такие великолепные!.. А какие красивые! Ты жучков любишь?

Она брезгливо поморщилась.

– Терпеть не могу.

– А паучков?

– Гадость какая…

– Нет в тебе романтики, – сказал я обвиняюще. – Даже бабочками не любуешься?

– Бабочки красивые, – возразила она.

– А паучки их едят, – сообщил я, хотя вообще-то не уверен, что едят паучки. – А ты, как хыщник, должна больше любить паучков!

Пока я смахивал воду с тела ладонями, вытереться нечем, она продолжала рассматривать меня с той же бесцеремонностью, как коня на ярмарке.

– У тебя сложение умелого бойца, – сказала она обвиняюще. – Не понимаю, зачем тебе прикидываться другим. От кого-то скрываешься?

Я тяжело вздохнул:

– Что значит женщина! Сразу в точку. Ты ведь все еще женщина?.. У вас чутье… Как я вам завидую!

– От кого скрываешься? – спросила она.

Я спросил тихо:

– А никому не сболтнешь? А то все-таки женщина…

– Не сболтну, – пообещала она. – Я не настолько женщина.

– Хорошо, – сказал я с великой благодарностью и в жестах. – Я так и подумал, но лучше все-таки спросить, верно? А то вдруг ты все-таки женщина.

Она поморщилась.

– Так от кого бежишь?

Я ответил еще тише:

– Как ты уже догадалась, но пока сама еще не поняла, я бегу от самого ужасного противника!.. От самого себя. Вообще-то многие бегут от себя, и, я слышал, некоторым удается. Редкостным счастливчикам удается убежать, не сходя с места, но большинству… а я как раз унылое большинство, все же надо сменить место кормежки.

Она посмотрела на меня исподлобья.

– Ничего не поняла. В тебе что, два человека?

– Надеюсь, – ответил я шепотом. – Хотя иногда мне кажется, их больше. Днем держу власть в руках, но когда сплю… Ты точно помнишь, я к тебе ночью не приходил? А то у других меня могут быть другие вкусы. Странные…

Она фыркнула:

– Ты еще жив, не так ли?.. Значит, не приходил.

Не обращая на нее внимания, я привел к ручью коня, искупал, обтер его той тряпкой, в которую заворачивали провизию, а когда начал седлать, Гекара подошла к нам, обошла вокруг, оглядывая оценивающе обоих.

Я видел краем глаза, как выпрямляется красиво и зовуще, как выпячивает вторичные признаки, потому я смотрел только на коня, а еще иногда поглаживал и говорил ему ласково, какой он у меня хороший, умный, тактичный, сдержанный.

– А где ты был раньше? – спросила она, не утерпев.

– Когда, – поинтересовался я. – До рождения?