Владимир Стрельников - За жизнь платят кровью (СИ)

Правда, сидел и дежурил я не один. Ко мне подошел зевающий, но отоспавшийся пес, Рафаль. Ну, прямо скажем, он напарник отменный.

С поляны шел густой, медовый аромат. От леса пахло хвоей и смолой. Кричали ночные птицы, наяривали цикады и кобылки, порой светящимся облачком мелькали стайки светлячков. Только комариный зудеж в межветрие портил настроение.

— Какое "волчье солнышко". А. друже? — Я погладил лобастую башку бладхаунда, лежащую у меня на коленях и пускающую слюни на колени же. — Слюнявый ты, однако, брателло.

Я встал, одновременно вешая винтовку на плечо, отряхнул ноги и потрепал вскочившего пса. Поглядел насияющую луну, прислушался к ночи, и внимательно "вслушался" в ночь. Что‑то на грани, пределе восприятия. Едва ощущается, еле — еле. Но не открываюсь, сканирую пассивно.

Ощущение здорово усилилось, разделилось.

— А вот и гостья, на дымок пожаловала. — Я улыбнулся, перекидывая винтовку на грудь, и отщелкивая клапан кобуры. — Патрикеевна, доброй ночи. — И "ухватил" попытавшуюся метнуться лисицу. — ну куда ты. Покажи личико.

Лису перекорежило, плеснуло туманом. И вот на месте лисицы стоит молодая девушка.

— А где твои хвостики, кумушка? Их сколько, пять? — Улыбаясь, я свел "ухваченные" хвосты к основной сущности. Из кустов одна за другой выходили девушки, и сливались с основой. И вскоре передо мной стояла статная красивая девушка с пятью хвостами из‑под юбки.

— Надо же, брюнетка. И хвосты серебрянные. — Я внимательно поглядел на угрюмо стоящую девушку, залитую лунным светом. — То есть, живых ты не заморочила? Не заморила?

Гулкий, утробный рык Рафаля и метнувшаяся от дальних кустов рыжая молния могли бы и напугать, но я ждал этого. И небольшой огненно — рыжий в свете фонаря лисенок завис в воздехе, а потом плавно был перемещен мною к взрослой лисице.

— Эх нихнера себе, Вась, ну у тебя и добыча. — Сонный, но с обнаженным кинжалом а правой, и со служебным наганом в левой, Мартын Сергеевич встал рядом со мной. — Надо же, сумел "прихватить", ни стрелять не стал, ни на нож не принял. Пятихвостка и лисенок. Вась, ты точно не хочешь работать в инквизиции?

— Там дисциплина слишком жесткая, Сергеич. — Настроение у меня резко испортилось, и тому были серьезные причины. — Сейчас ты не о том думаешь. Младшая — огневка! — и я потянул из ножен блеснувший в свете луны тяжелый нож некроманта.

— Нет!!! — Старшая лисица, к моему удивлению, сумела сделать пару шагов к нам, и упала на колени, когда я "придавил". — Не трогай дочь! Развей, развоплоти меня, я ее обратила, но не трогай доченьку!

— Дочь? — Сергеич удивленно поглядел на крутящуюся в воздухе, в ярости щелкающую соверщенно не лисьими челюстями лисичку. — Это твоя дочь? Век живи, век учись.

— Что ты знаешь о жизни, человек? И что ты знаешь о смерти? — Стоящая на коленях женщина выпрямилась. На ее лице двумя дорожками блестели слезы. — Ты знаешь, как больно, когда ты уже умерла, а твоя дочь плачет и кричит от боли, и зовет тебя? И ты не можешь уйти в свет, и ты кружишь вокруг задыхающейся от боли девочки, и ничего не можешь сделать? Я не поняла, как стала лисой, но сумела проскользнуть сквозь обломки, и вылизывала лицо дочки, носила ей воду в пасти. И дочь сама ушла со мной, став лисенком. И не ее вина, что она убила охотника, который всадил в нее две порции дроби. В лисичку — сеголетка!

— Это кто? — Громким шепотом спросил молодой урядник сержанта.

— Лиса Патрикеевна, кицуне по — японски. Нежить. — Сержант тоже вылез из‑под одеяла, держа дробовик в правой руке. Потер лицо свободной рукой, и подошел к нам. — Огневка, говоришь? Кончать будешь?

— Нет! Убей меня, но не тронь Таню! — Старшая вскочила, частично перекинувшись, и оскалив свои зубы. И снова, застонав, упала на колени.

— Чего медлишь, Василий? — Хмуро спросил Сергеевич, придерживая за ошейник Рафаля. — Прими на клинок, не мучь.

— Рука не поднимается, Мартын Сергеевич. Может, ты? — Лисичка упала на землю, обессилев, и обернулась в девочку максимум семи годов от роду. И хоть я знал, что ей не меньше двухсот, все равно было тяжело.

— Нет, твоя добыча. — Покачал головой старший. — Отпустить огневку мы не можем. Мы не судьи, Вась, выбора у нас нет. Хотя, у лис выбор есть.

— Предстать перед инквизитором? — Я поглядел на лисиц. Младшая переползла к матери, и обняв ее, утнулась ей в грудь. Лицо старшей уже ничего не выражало. — Патрикеевна, как твое имя?

— Полина, это мое истинное имя. Мы готовы предстать перед людским судом. — На вернувшем людской облик лице лисицы застыло спокойствие. — Готовь сосуд, человек.