Николай Побережник: Эрта. Время сирот

Одетый словно для торжества старик стоял у окна. Начищенные до блеска сапоги, приталенный кожаный пиджак воротником стойкой, застегнутый на все пуговицы, широкий пояс и кобура с тяжелым пехотным револьвером. Такое оружие теперь можно встретить разве что в коллекциях или у охотников на северо–востоке, что берут его с собой на промысел, где с одного выстрела можно было свалить таким калибром внезапно выскочившего навстречу хищника.

Острый взгляд, плавные движения и уверенная походка, со спины и нельзя сказать, сколько лет этому человеку, если не видеть его белые, словно пух степного ковыля волосы. Сильные руки, оперлись на подоконник ладонями, покрытыми почти прозрачной кожей, старик приблизился к стеклу и присмотрелся к дороге, серой лентой изгибающейся по степи со стороны предгорий. По дороге катили две моторные повозки, едут быстро, уверенно. Старик вдохнул, чуть заметно улыбнулся, отчего на левой щеке, исчерченной несколькими глубокими шрамами, появился замысловатый рисунок. Взгляд устремился дальше, и выше — к небу… На горизонте лениво плыл дирижабль, еще немного и он сольется с облаком. Вздох, но не тяжелый, а скорее умиротворенный и спокойный. Старик отошел от окна, вглубь небольшой комнаты, где рядом с круглым столом стояло плетеное кресло, усевшись в которое седой хозяин дома, одиноко стоящего в степи, достал из кобуры револьвер, взвел курок и положил оружие на колени, а потом откинул голову на спинку кресла и закрыл глаза. Осталось подождать немного… Лицо стало спокойным, а в уголках глаз, блеснув на солнце, появилось по прозрачной капле, которые медленно поползли по покрытым множеством морщин щекам, а старик продолжал улыбаться, уносясь с мыслями в далекое прошлое.

Кинт присвистнул голубям вдогонку и, щурясь, поднёс ладонь ко лбу. Яркое Светило катилось к закату, слепило, мешало разглядеть стаю.

— Еще круг и домой! — улыбаясь ямочками на щеках, юноша крикнул своим домашним птицам и присел у плетеной большой клети из податливых молодых веток речного дерева.

Клеть сделал отец Кинта, когда сорванцу исполнилось десять, и через день ушел… отец ушел в ополчение Таргала Третьего, а спустя полгода, мать Кинта тихо плакала, стоя напротив стены, где на полке стояла урна с прахом мужа…

— Сынок, ужинать! — мать вышла во двор, небольшой, но уютной и с любовью построенной главой семейства хижины.

— Сейчас, еще двое не вернулись. Красивые, правда?

— Вроде не было у тебя таких пестрых, — мать внимательно смотрела в небо, наблюдая за парой голубей, — Кинт… откуда они?

— Ну… я поменялся, с Ватом поменялся, — пряча глаза и делая вид что занят клеткой ответил Кинт.

— На что? — строго спросила мать, — ну–ка, загоняй их и спускайся.

Сердитые нотки в голосе матери, вполне имели основание — несколько месяцев назад, Кинт обменял походный платок отца, на молодую горлицу, которую он приглядел у соседа и друга. Кинт любил голубей, и все свободное время проводил с ними.

— Так, на что променял, — не сбавляя строгих интонаций, спрашивала мать, когда Кинт уже сидел на кухне.

— Мам, ты только не ругайся… я на сумку школьную поменял… Я все равно не пойду больше учиться! Я тебе буду помогать, и вон к мастеру пара, старому Кошу в ученики наймусь! Не хочу больше так жить и есть один раз в день!

— Сынок, — мать подошла к насупившемуся Кинту и, погладив по голове присела рядом на лавку, поправив выбившийся из–под косынки локон седых волос, — тебе надо учиться, а на еду я заработаю. Да и брат мой должен осенью приехать, обещал помочь.

— А до осени? — перемешивая крохотный кусочек масла в каше из злаков крупного помола, спросил Кинт.

— Как–нибудь сынок… как–нибудь.

Мать грустно улыбнулась, снова погладила Кинта, и вдруг, ее лицо начало растворяться, желто–зеленое облако заволокло всю кухню… Послышался пронзительный свист… яркая вспышка, взрыв…