Павел Корнев - Сиятельный

Сунув конверт в карман пиджака, я вышел со двора полицейской штаб–квартиры и без лишней спешки зашагал по Ньютонстраат в направлении площади Ома.

Для начала апреля денек выдался на редкость знойным, и зависшее над крышами домов солнце вовсю прожаривало город, будто брошенный на сковородку стейк. Даже клубившиеся на горизонте тучки не могли гарантировать скорого наступления вечерней прохлады; скорее всего, их просто развеет над океаном.

Прячась от духоты, я свернул на аллею платанов и зашагал дальше в тени деревьев. Минут через пять вышел к площади Ома, заскочил на заднюю площадку нещадно дымившего паровика и едва успел ухватиться за поручень, когда на повороте железные колеса звякнули на стыках рельсов и вагон ощутимо качнуло.

За окнами с черепашьей скоростью проплывали здания, в открытую дверь то и дело врывались клубы дыма, и тогда нестерпимо щипало глаза. О скоростях подземки не приходилось даже мечтать; да я и не мечтал — от ближайшей станции подземной железной дороги до иудейского квартала пришлось бы пробираться по узеньким запутанным улочкам старого города никак не меньше четверти часа.

И какой смысл?

Понемногу город начал меняться. Многоэтажные новостройки остались позади, вдоль сузившейся дороги стали тесниться обветшалые доходные дома и конторские здания с покатыми крышами. Между ними — узенькие сырые переулочки. А паровик все катил себе и катил.

Извозчики посматривали на набившихся в вагон пассажиров с нескрываемым неодобрением, лошади чихали и трясли головами, когда их накрывал шлейф стелившегося за вагоном дыма. Несколько раз нас обгоняли открытые самоходные коляски с шоферами в гогглах на пол–лица, кожаных тужурках и крагах. Коляски сразу уносились вдаль, но по улице еще долго разносилось громкое стрекотание пороховых двигателей.

На проспекте Менделеева я выскочил из паровика и свернул с тротуара в проход меж двух домов, обшарпанных и неухоженных, с узенькими окошками на уровне второго этажа. Немного поплутал по задворкам и вскоре вышел на широкую улицу, ближайшее строение которой щеголяло свежей табличкой: «Улица Михельсона».

Первые этажи солидных каменных особняков занимали магазины и лавки, но все как одна витрины сейчас были закрыты глухими ставнями, как если бы на дворе стояла ночь. Более того — одна из самых оживленных торговых улиц иудейского района словно вымерла. Прошел целый квартал, а на глаза не попалось ни единой живой души!

Лишь на углу рядом с цирюльней неподвижно замерла длинная фигура в черном долгополом сюртуке и такой же шляпе.

Скользнув взглядом по бесстрастному лицу, обрамленному пейсами и бородой, я поднялся на крыльцо стоящего наособицу трехэтажного здания с солидной вывеской «Банкирский дом Витштейна» и потянул на себя дверную ручку.

Та не поддалась. Толкнул — и так заперто.

Тогда я несколько раз стукнул молоточком по железной пластине, выждал пару минут и вновь потянулся за колотушкой, но вдруг замер, пораженный неожиданной догадкой.

«Суббота! — хлопнул себя ладонью по лбу. — Сегодня суббота!»

Шаббат!

В нашем просвещенном обществе косо смотрели на любые проявления религиозных воззрений и без жалости искореняли весь этот мистицизм, но ортодоксальные иудеи стойко сносили беспрестанные нападки механистов. Впрочем, до претворения угроз в жизнь дело обычно не доходило: финансовая состоятельность общины позволяла своевременно смазывать нужные колеса государственного аппарата, и разговоры о погромах оставались всего лишь разговорами.

Пусть наука целиком и полностью вытеснила религию из жизни общества, но власть предержащие обладали здоровым прагматизмом и свято блюли принцип «кесарю кесарево». Деньги — это кровь империи, все остальное вторично.

Я достал из кармана жестянку с леденцами и закинул в рот первый попавшийся.

Итак, сегодня суббота; сегодня Банкирский дом закрыт, завтра тоже. Воскресенье — официальный выходной.

Досадно.

В этот момент через перекресток со скрипом прокатила крытая повозка. Возница в надвинутой на глаза кепке подогнал ломовозов к цирюльне, и долговязый иудей поспешил открыть ворота заднего двора. А стоило только телеге скрыться в проезде, столь же торопливо их закрыл.

Очень интересно.

Я озадаченно огляделся по сторонам, затем утопил кнопку наручного хронометра, запуская отсчет времени, и закинул в рот очередной леденец.

Подождем…

Телега выкатила на улицу через двадцать минуту, и тянули ее теперь ломовозы не столь легко, как раньше, а на брусчатке позади оставался явственный пыльный след. Долговязый иудей прикрыл ворота и попытался отпереть входную дверь цирюльни, но ключ никак не желал проворачиваться в замке; ему даже пришлось стянуть плотные брезентовые перчатки и зажать их под мышкой.