Петр Воробьев - Разбой

– А я здесь причём? – рассердился Санн вычислитель. – Ну вас совсем, пойду метеоры считать.

«Ну наконец-то», – про себя обрадовался Фейнодоксо, а вслух напомнил:

– Самбор, полно тебе нести несусветицу про коз да про овец, да над моими учениками трунить. Ты вроде обещал рассказать, как ты оказался с Эрскиновым клеймором.

– Что, начал больно издалека? Время есть, пока?.. – электротехник бросил взгляд в сторону вращавшегося над углями вертела с тушей, затем потянул носом.

– Равнинный турёнок, – подсказал Фейнодоксо.

Туша пахла и впрямь хорошо. Количество полициклических углеводородов свидетельствовало о близости мяса к готовности.

– Пока жарится равнинный турёнок. Скажу сразу, всё не помню. Пили мы не вино с соком. Начали с чимара, за ним кукурузное пиво, а потом как раз уисгебу. Я вообще решил напиться до беспамятства, только не получилось.

– С горя напиваться – ни себя не уважать, ни напиток, – сказала Рен, сев на скамью рядом с Фейнодоксо.

Мистагог положил руку жене на плечо.

– Пять с половиной дюжин, – возгласил Вамба.

Из тьмы был слышен смех уже трёх дев – Гарсендис, Ка́и, и кого-то ещё.

– Где Рен-младшая? – на всякий случай спросил у Рен-старшей Фейнодоксо.

– За два часа до полуночи я её отвезла к Квато́ко и Атанаги́льде, она жаловалась, что вопли твоих учеников мешают ей учиться.

– Умница.

– Кто – я или она?

– Да, – с улыбкой ответил Фейнодоксо.

– После первого меха уисгебы, мы с Нангониелом решили побрататься, по обычаю Янтарного моря, – Самбор поднял руку, так что в свете углей, на которых дожаривался равнинный турёнок, на его предплечье стал виден свежий шрам.

– А каков обычай Янтарного моря? – спросил Фейнодоксо.

– Смешивают кровь, приносят клятвы, пьют, что горит. Мой отец так когда-то побратался с Вратиславом воеводой, а до того, они друг друга отмутузили до полусмерти.

– Тоже обычай? – спросила Рен.

– Нет, драка не обычай, а из-за чего она случилась, отец рассказать не успел. Ладно, возвращаемся в Винланд. Дальше меня понесла нелёгкая что-то спросить Кайанкару про Нахуахль.

– Кого про кого? – уточнила Рен.

– Уэлихского вождя, друга Эрскина, про любовницу епарха, очень странную деву.

– Науаль? – переспросила Рен. – Как море?

– В том-то и дело, что Нахуахль. Науаль – на уэлихском, саблезубый зверь, в честь него и море. Нахуахль, как мне Кайанкару втолковал… вот уж кому совсем пить нельзя… по-уэлихски не значит ничего, а с языка ещё какого-то племени, переводится как «бабушка кролика». Или удава, точно не помню.

– Жаль, лучше бы деву звали в честь моря, а ещё лучше – море в честь девы. Ты знаешь, что Фейнодоксо моим именем озеро назвал?

– На Драйгене?

– Недалеко отсюда в горах. Первым до него дошёл, и назвал.

– Добрый подарок, – Самбор о чём-то задумался, глядя на угли.

– Так что там про шамана и епархову любовницу? – Рен очаровательно откинула прядку с лица. – Я слышала, ей два ребра удалили ради какого-то колдовского обряда…

– Про рёбра не знаю, а шаман ей сильно недоволен.

– Почему? – Рен удивилась. – Я ещё слышала, она беженцев с севера помогала пристраивать, учителей для новых школ искала, епарха уговаривает дать женщинам больше мест в совете двадцати…

– Жалоба Кайанкару была вот какая. Нахуахль себя объявила шаманицей из его племени, а на самом деле она дочка какого-то скотовода из-под Калопневмы. Это, по уэлихскому понятию, не столько нид [102], сколько даже угроза для её жизни – дескать, боги и духи гневаются, могут заразу наслать. Как Кайанкару сказал слова про заразу, тут же наблевал на стол, другие вожди сильно озадачились, особенно те, на кого попало. Дальше сыскался ещё мех уисгебы, пустили его по кругу, Кайанкару отчистили кое-как, он заснул, а там уже Эрскина пробило на слезу, что у него сыновей нет. Нангониел ему и говорит: «А ты усынови кого-нибудь»! Тут Эрскин меня спрашивает: «На волынке играешь»?

– Пять дюжин и девять! Дождь на убыль пошёл! – возгласил Вамба.

Самбор продолжал:

– «На волынке играешь», говорит. «И техник. Из того, что все альбинги немного техники, не должно следовать, что все техники немного альбинги, но всё равно любо». Не мог я обидеть старца отказом, допили мы второй мех, сказали слова, и обменялись мечами. Теперь я Самбор сын Мествина, приёмный сын Эрскина, носитель плаща в клеточку и меча клана Ранкен. На клинке верные слова: «Качество – моя честь», скован для Кеннехада сына Дабхайда, скальда и изобретателя.