Дем Михайлов - Эхо войны

— Сделаем, — скупо кивнул повар, щуря заслезившиеся от дыма глаза. — Будет тебе самый настоящий тандыр-кебаб, дорогой. Пальчики оближешь! Что пить будешь?

— А что есть? — осведомился я.

— Айран есть, — начал загибать он пальцы. — Самогончик есть, вино абрикосовое и яблочное — сам делал! Есть настойка крепкая с грибочками — стаканчик примешь, и жизнь сразу легче покажется.

— Настойки точно не надо. Самогон теплый, да? — предположил я и, дождавшись утвердительного кивка, принял решение: — Тогда стакан айрана и пару полуторалитровых баклажек вина. Абрикосового. В айран соли побольше бухни.

Про хлеб и овощи я спрашивать не стал. Они, может, и есть, но стоят столько, что никаких денег не хватит. Если и гулять, то в меру. Хватит с меня мяса и вина. Уже праздник, учитывая, что моя обычная еда состоит из слегка солоноватого вяленого мяса, мутной артезианской воды и скудной подножной растительности.

Как у каждого здешнего жителя, у меня в мозгу всегда жило воспоминание о суровой снежной зиме, что длилась пять, а то и шесть невыносимо долгих месяцев. Зимой нельзя было охотиться — хладнокровные рептилии и б о льшая часть теплокровных забирались в глубокие норы и впадали в спячку до весны. Остальные животные уходили в более теплые и богатые кормом места, мигрируя на сотни километров. Людям оставалось рассчитывать только на заблаговременно сделанные запасы еды, экономить на каждом волоконце мяса и молиться, чтобы провизии хватило до весны. Особенно тяжело приходилось таким, как я, одиночкам. В стае всегда легче выжить, особенно женщинам, старикам, детям и ущербным.

В одном из полуразрушенных микрорайонов существовала настоящая коммуна из инвалидов и стариков, выживающих совместными усилиями. Кто покрепче — копался в каменных завалах, беспомощные инвалиды торговали найденными вещами на толкучке, остальные старательно возделывали крохотные огородики, выращивая неприхотливую к поливу зелень. И ничего — выживали. Жили хоть и небогато, но от голода не умирали. Тем более что Пахан и Бессадулин показали в этом вопросе редкое единодушие, взяв стариков под защиту, объявив их неприкасаемыми и пообещав жестоко расправиться с любым, кто рискнет их обидеть.

— Держи, дорогой. Приятного аппетита. — Помощник повара плюхнул на стол треснутую пластиковую тарелку с мясом, присыпанным щепотью мелко-мелко нарубленного укропа. Рядышком поставил две полуторалитровые пластиковые баклажки с вином и стакан с мутно-белым айраном. Каких-либо столовых приборов не прилагалось. Нож у каждого свой, да и ложка всегда имелась. Поваренок небрежно обмахнул грязной тряпкой столешницу и замер в шаге от меня, с недвусмысленным выражением на лице.

— Сколько? — буркнул я, нащупывая сверток с деньгами.

— Девять паханскими или двенадцать талонов за все, — ответил повар, высунув голову из кухонного окна.

— Десять талонами в самый раз будет, — твердо произнес я, протягивая деньги помощнику. — Ты меня никак за неместного принял? Я цены знаю.

— Хорошо, дорогой, — со скрипом согласился повар, вновь скрываясь на кухне. Там же исчез помощник, и я остался один на один с тарелкой жареного мяса и бутылкой сладко-кислого вина. Вот он, праздник…

Вытащив нож, отрезал смачный кусок и, целиком запихав его в рот, с наслаждением заработал челюстями, заливая горло мясным соком. Хорошо! Мясо оказалось на удивление вкусным, в меру острым и хорошо прожаренным со всех сторон. Если и вино будет столь же хорошим, то сегодня жизнь точно удалась.

— Приятного аппетита, Битум-джан! — послышался тонкий заискивающий голосок.

Недовольно оторвавшись от обеда, я поднял голову и увидел Саху Сказочника — местного бродяжку, неотлучно крутящегося на толкучке и здесь же живущего. Изборожденное глубокими морщинами лицо, редкие седые волосы, выбивающиеся из-под засаленной кепки, и бесформенное одеяние, усеянное разноцветными заплатками. Я знал Саху всю жизнь, и за прошедшие годы его облик ничуть не изменился. Разве что на одежке добавилось заплат и появилась суковатая палка-трость. Никто не знал, сколько ему лет, какой он национальности. Саха свободно разговаривал на русском, узбекском, казахском и, по слухам, даже китайском языках. Причем без малейшего акцента. Знал уйму историй, сказок, всегда обладал какой-либо информацией и был готов поделиться ею за небольшую подачку.

Подойти к столу Саха не решился и лишь жадно поглядывал на мясо и вино. Особенно на баклажку с вином — бродяга никогда не отказывался от выпивки. Как про него с непривычной теплотой в голосе говаривал Тимофеич, «тот еще алкаш, советской закалки». Тимофеич же порой покупал и наливал Сахе сто, а то и двести грамм самогона. Для разогрева души, смеялся он.