Михаил Михеев: Адмирал

Редер почти кричал, чего Лютьенс никогда не замечал за ним ранее. Не долго думая, он встал, щедрой рукой налил коньяку, приложил лимон, кофе… Подумал еще, что это будет слишком по-русски, но ничего менять не стал, просто сунул получившуюся композицию в руки гросс адмиралу. Тот недоуменно посмотрел на него, потом кивнул, залпом выпил, зажевал, невидящими глазами глядя в пространство, и вздохнул.

– Спасибо… Так вот, Гюнтер, у нас имелось всего два корабля, способных хоть как-то противостоять английским. Я молчу про наши броненосцы, они хороши в качестве рейдеров, но при встрече с сильным противником… В общем, сам понимаешь.

Колесников и в самом деле понимал, даже не прибегая к памяти адмирала. Совсем недавно карманный линкор «Адмирал граф Шпее» был настигнут в Атлантике тремя британскими крейсерами. Теоретически он должен был их раздавить, шесть одиннадцатидюймовых орудий, почти таких же, как и на «Шарнхорсте», давали ему огромное преимущество. А у британцев самый мощный из кораблей нес лишь восьмидюймовки, два других и вовсе были легкими крейсерами, слабо вооруженными и почти незащищенными. Тем не менее, рейдер проиграл бой и, получив серьезные повреждения, был подорван экипажем в нейтральном порту. Командир «Шпее», капитан первого ранга Ганс Лангсдорф, застрелился.

– Корабли у нас и сейчас имеются. «Гнейзенау» можно привести в порядок относительно быстро.

– И гнать его в море в одиночку?

Совсем недавно он говорил почти те же самые слова, даже с похожей интонацией, собственным подчиненным. Колесников раздраженно дернул плечом:

– «Шарнхорст» рано списывать. Это хороший, крепкий корабль. Повреждения велики, но не фатальны. Запасные орудия на складах есть, я уже выяснял. А здесь, в Киле, хорошая ремонтная база и отличные специалисты.

– Я даже не сомневаюсь, что так и есть, – Редер чуть заметно расслабился, плечи его опустились. Сейчас это был уже не бравый моряк, а немолодой, смертельно усталый человек. Таким он мог позволить себе быть лишь в присутствии очень немногих людей, и до сегодняшнего дня Лютьенс в их число не входил. – Более того, я и сам все это знаю. Читал доклад о повреждениях, запрашивал информацию об орудиях… Только вот сколько продлится ремонт? Месяц? Два? Три? Я не знаю, и ты не знаешь. Никто пока не знает.

– Я думаю…

– Думать можно что угодно, вот только действий от нас потребуют сейчас, немедленно. Понимаешь? И нам не получится объяснить, что корабль долго строить и еще дольше чинить. Они знают, что танк чинится в короткие сроки. Все. На это и будут ориентироваться. А что между жестянкой в десять тонн и линейным кораблем пропасть… В общем, если ты не сможешь убедить фюрера в том, что на какое-то время об активных действиях в Атлантике придется забыть, нас будут заставлять их предпринимать. И, скорее всего, сделают крайними, независимо от того, будем мы держать корабли в портах или выйдем в море и потерпим поражение.

Колесников задумался, надолго задумался. Потом налил себе и Редеру еще коньяка, медленно, сквозь стиснутые зубы, выцедил, и сказал:

– Хорошо, Эрих. Я тебя понял.

В Берлин он вылетел утром. Огромный четырехмоторный «Кондор» глухо ревел двигателями, продираясь сквозь холодный северный воздух. Два истребителя сопровождения, тонкие, словно осы, сто девятые «мессершмитты», лениво покачивая угловатыми, словно обрезанными крыльями, шли справа и чуть выше. Не то чтобы приходилось всерьез опасаться вражеской авиации, но фронт все-таки не так уж и далеко, и, теоретически, кто-нибудь мог сюда дотянуться. Вот и шел штабной самолет под защитой истребителей, так, на всякий случай.

Расположившись в кресле, Колесников с тоской рассматривал салон «Кондора». Мало того, что самолет полз, по мнению привыкшего к совсем другим скоростям пассажира, с прямо-таки черепашьей скоростью, так еще и внутри было не слишком просторно. По меркам будущего, прямо скажем, откровенно убого. К тому же самолет немилосердно раскачивало, все воздушные ямы были его, а учитывая, что шторм закончился совсем недавно, завихрений в воздухе хватало. В общем, не полет, а сплошная мука.

Впрочем, остальные, два незнакомых генерала и моложавый эсэсовский штандартенфюрер, очевидно, думали иначе. Во всяком случае, для них, не избалованных высокими технологиями, этот самолет казался верхом технической мысли. А с другой стороны, и Колесникову-Лютьенсу нечего было жаловаться. Это не на поезде пиликать, это относительно короткий и быстрый перелет. И ему, привыкшему к качке, не грозили приступы воздушной болезни, как остальным. А еще здесь коньяк недурственный давали…