Вячеслав Камедин - З.И.М.О.Р.О.Д.О.К.

– Правильная маза, – изрёк Профессор и вновь ушёл в себя.

– Да-а, – протянул нач.группы, осуждающе мотая головой, но затем махнул на бывшего доктора филологических наук и продолжил рассказывать: – Ну, и стали побдирать созвучия. Не то, чтобы рифмы, а, так сказать, ассонансы к вышеупомянутому слову… Ты что так смотришь на меня, Желторотик? Думаешь, откуда я столько знаю про литературные штучки? Хе-хе. Просто у меня отец учитель литературы был, вот и нахватался маленько верхушек.

– Ничё себе, верхушек! – до сих пор Желторотик слушал не перебивая, а теперь не упустил возможности высказать незамысловатой своей репликой восхищение. Ему казалось, её вполне достаточно для этого.

– Так неоригинальная кличка Отморозок и превратилась в этимологический шедевр Зимородок.

– Да кто ж это такой? – вдумчиво проговорил Желторотик, уже поддаваясь тому чувству, что видел на лицах напарников, первый раз произнеся имя загадочного персонажа зоны отчуждения, и уже и сам стал оглядываться и прислушиваться к шорохам леса. – Кто ж такой, если даже кличка у него была такая… аж мороз по коже?..

– То-то и оно, мороз по коже. Этот человек страшнее любой аномалии в зоне, да что там аномалии, страшнее самой зоны. Да и не человек, разве может отморозок быть человеком? Нелюдь, одним словом. Кто с ним пересекался на самой зоне, не в баре, не на перекупке, не где ещё в местах для публичного общения, а на зоне, тот в живых не оставался. Он убивает всех, с кем имеет дело. А его убить никому не удаётся. Живучий, гад. И никаких моральных принципов. Даже у бандитов они есть. А у него – нет! Он один раз исследовательскую базу, как говориться, до корня вырезал. А там и женщины, и дети были. Малолетние дети. Даже годовалого возраста. Ещё он один целого батальона стоит. Помниться, всю группировку Борова перебил в один прекрасный день. А у них стволов, выражаясь современно, немерено было. А сколько было рассказов от очевидцев: мол, всё, замочили гадёныша. Клянутся, в грудь себя бьют, говорят: «вот сам убедился, даже пульс пощупал, мертвяк мертвяком». Ан нет, назавтра он в баре гранатовый сок потягивает. И как ему удаётся выживать, когда все на зоне почти его враги, уму не постижимо. Сам я-то с ним не сталкивался. Видел так, со спины пару раз. Да не дай бог и столкнуться! Лучше Мёртвую Долину в одиночку перейти, чем с ним пересечься. Помяни моё слово, сынок, – назидательно заканчивал монолог Бугор, – страшнее этого… Зимородка ничего на зоне нет! Да что там на зоне…

Бугор замолчал. Желторотик взглянул на ветку, которая ещё покачивалась, но зимородка на ней не было. Птица улетела. И после этого, как она без следа исчезла, в душе юноши возникло чувство какой-то глубокой, бездонной пустоты. И бессмыслицы. Что всё происходящее в мире, ни имеет значения. Даже то, ради чего он находится здесь. Ради чего он терпит мучения и лишения, подвергает себя смертельному риску и бросает себя в пасть обреченности навсегда и наверняка стать калекой. Но он должен был быть здесь…

Костёр изъел дровишки до углей, и пламя только робкими всполохами пыталось выбраться из ярко-красных, постепенно темнеющих головешек. Пыталось до последнего обглодать кости сухих палых ветвей. Желторотик, чтобы отвлечься от тягостных раздумий, которые ни первый месяц рвали по ночам его сны на темныё пятна забытья между тягучим ужасом перед возможным будущем и которые только днём отступали, оттесненные работой и работой, разгрёб жаровню костища посередине и водрузил туда металлическую кружку. До этого он наполнил её водой из фляги, обмотанной фольгой и упрятанной до поры в свинцовый контейнер. Высыпал в воду шесть пакетиков «три в одном», найденных всё в том же контейнере. По два на брата. Кофеин – хорошая вещь. Скоро опять предстоит марш-бросок, необходимо взбодриться. Плотно закрыл кружку крышкой-защелкой и нагрёб на неё углей. Все движения он делал вдумчиво, даже комментировал мысленно то, что он делает; это помогало забыть на время о том важном и мучительном… Бугор и Профессор тоже молчали. О Профессоре вообще трудно судить: думает ли он когда-нибудь о чём-либо постороннем, или только когда говорит. А говорит он очень редко. Лицо же его никогда ничего не выражает: ни единой эмоции. У Бугра же всё было написано на его физиономии, можно было и не спрашивать, о чем он размышляет. Ясно было, что прикидывает в уме дальнейший путь. Чему-то кивает одобрительно, а чему-то и передёргивает правым плечом, кривя губами в знак несогласия.