Павел Старовойтов: Метро 2033: Холодное пламя жизни (сборник)

– Транзитом, в Торговый город, – не сводя взгляда с распростертого тела, тихо ответила Ксюша.

– Ах в Город. Вон оно как. А че не на Фрунзенскую, или Ворота, м? И кому же ты это все несла, а? – поднявшись, Ферзь брезгливо вывернул рюкзак – на пол посыпались какие-то игрушки, тряпье, полуистлевшие книги. Стыдливые трупики былых вещей.

– На продажу, – отвернувшись пробормотала Ксюша.

– Что?

– На продажу! – девушка вскинулась, смотря прямо в глаза.

– А я думал, «Атмосферу» уже вычистили давно, – швырнув пустой рюкзак в девушку, Ферзь полоснул ее путы ножом и вернулся на стул. – Или по ларькам побиралась? Шавуха-то жива еще? Ой, прости, о еде завел. Эк тебе жрать-то захотелось, мать, что ты уже говном для отребья фарцуешь. Репутация не страдает? Нет чтоб себя предложить…

– Слушай, ты, – вскочила Ксюша и застыла, смотря в черный зев вороненого ствола.

– Очень внимательно, – щелкнула собачка предохранителя. – На колени обратно. Вот так.

– Отпусти.

– Рад бы…

– Но?

– Пустить бы тебя сейчас через всех моих мужиков, а я посмотрю, что скажешь, м? Тушла небось охота. Охота ведь, а? Жрать-то. Ням-ням. То-то. А у меня ведь есть, много. Но и поработать, мать, придется. Смотрю вон все еще ладненькая, и попка как пирожок.

– Ненавижу.

– Знаю, – вздохнул Ферзь. – Но за свое поведение нужно платить.

– Чего ты хочешь?

– Да думка тут одна есть, – в руках Ферзя возникла банка военной тушенки, которую он ловко вскрыл ножом, ударив по рукояти ладонью, и по сортиру, перебивая застарелую мочу, разлился восхитительный запах говядины.

Ксюша с предательским стыдом ощутила, как рот стремительно наполняет слюна.

– Только не скули, – снизошел Ферзь и кинул еду ей под ноги. – Приятного.

Поборов остатки самообладания, девушка подхватила банку и, сунув в нее порезавшиеся о края пальцы, стала запихивать душистое мясо в рот, даже не замечая, что ест его с собственной кровью.

– Отодрать бы тебя и в хвост, и в гриву, – мужчина смотрел, как она ест практически не глотая. – Как тогда, помнишь? И декорации те же. Ностальгия. Да настроение хорошее, зараза. Ты хоть жуй, мать. Растягивай. А то ведь действительно отрабатывать заставлю.

– Говори.

– Что еда с человеком делает, – нравоучительно покачал головой Ферзь. – Вот будешь слушаться, получишь и второе и компот.

Пустая банка откатилась по полу, а Ксюша утерла рот тыльной стороной ладони, размазывая по нему кровь. Жадно облизала пальцы.

– Ну прям Джокер, – усмехнулся мужик и кинул девушке разящую маслом тряпку. – Вытрись и не усердствуй, еще возбужусь. Короче. Кое-кто из Кировцев, имя тебе ни к чему, тут внезапно, неи с горы ни с села, в Боженьку нашего уверовал. И было ему в пьяном угаре видение, мол церквы разграблены, землюшка русская кровушкой умытая стонет. И явилась ему Богородица, де иди, забери икону мою с кладбища Серафимовского, да намолись на нее, будет де тебе Благословение Божье. Прикинь? Ну не мудак, а. Хотя бандосы – они все такие.

– Сам кто.

– Тю-тю-тю. На поворотах-то осторожнее, мать. Эта штука и выстрелить может.

– Дальше.

– А дальше все просто. Заходишь. Берешь. Выходишь. М? Алгорифма ясна?

Осталось просто кивнуть.

Питер.

Старый вымокший бомж.

Вязкие тучи. Низкие, настолько, что кажется, будто касаются слепых многоэтажек. Неподвижные, застывшие, словно кто-то нажал на «паузу». Из этого уравнения выкинули время. Наверное. Навсегда.

Шлеп-шлеп, обегая лужи, в которых дрожала луна.

Плачущее небо под ногами.

Раньше он пах осенью. Теперь резиной и поношенным фильтром. Отстукивающим в висках буханьем собственного дыхания. Пульс трупа.

Нас больше нет.

Вперед.

Не сбавлять.

Еще. Еще.

Бегом.

Быстрее.

Успею.

Храни Изначальный Сталкер.

Серафимовское. То самое. Отцы, деды, прошлое. Замаринованная жизнь, навсегда скатившаяся в вечность. И войти в нее теперь непросто так можно. М? Совсем.

Хлорка. О, хлорка. Много хлорки. До ебеной матери… А без нее на кладбище не пройти. Отбить запах крови. Человека. Самого себя.

Химия заменила жизнь.

Учуят.

И сбежать не получится.

Вперед.

До церквушки всего ничего.

Дойти бы.

Успела, вломилась, пропахав носом по полу, похороненная под летящей дверной стружкой.

Икона.

Да вот же она.

Ну привет, матушка.

Взять, быстрее. Да чего ждать-то…

Под потолком заскребло. Застучало копытцами, спускаясь, большое, тяжелое, страшное. В пистолете еще оставалось. Раз, два… Ну хоть на третий… Но удар жала все-таки пропустила, закричала, снова повалилась кулем, перемазанная ядом и собственной кровью.