Владислав Морозов - Охота на охотника

По лицу графини было видно, что она готова прямо-таки заплакать, хотя, как мне показалось, в этот раз она скорее прикидывалась. Ну и к чему такой надрывный трагизм?

– Угадали, ваше высочество, – ответил я на это. – В таком случае разрешите представиться – это Вася, а я Андрюша. И мы с ним ходим парой, хотя и не санитары. Выходит, вы и русский язык знаете?

– Разумеется, – невыразимо гордо подтвердила Ката Дешеффи.

– Это хорошо. Только вы все-таки старайтесь на нем с нами особо не разговаривать. Особенно на людях…

– Спасибо, что предупредили, – сказала она, с безмерно ехидной, издевательской интонацией. – С этим все как раз понятно. Только в отношении всего остального вы оба особо не радуйтесь.

– Почему?

– Потому что за нами «хвост».

– Где? – задал я дурацкий вопрос. При этом мысленно ругнув себя последними словами. Все-таки в тайных операциях я все еще оставался дилетантом. За разговором начисто забыл о том, что надо хоть иногда смотреть по сторонам, а вот наша графиня, как оказалось, «бдела недреманно», как и положено крутому профессионалу…

– Уже минут пять, с момента выезда на шоссе, за нами, как приклеенный, едет темно-коричневый «Адлер», – нехотя пояснила Ката. – И в нем двое мужчин в штатском.

Вот интересно, как она это определила с такого расстояния?

– Черт, – только и сказал я, глянув в зеркало заднего вида и убедившись в достоверности этого ее наблюдения. Хотя двое сидят в машине или, скажем, четверо, я сказать не мог.

Действительно, означенный «Адлер» ехал за нами на почтительном расстоянии, но не отставал. Какое-то время я и Жупишкин сильно нервничали, а потом постепенно успокоились.

Таким макаром нас вели километров сто, до самой границы тогдашней Словакии с рейхом (а если точнее – с оккупированными польскими территориями, вошедшими с состав Германии после сентябрьской кампании 1939 года, именно где-то здесь проходила граница собственно рейха и «генерал-губернаторства»), которую мы пересекали у городка Тешин. Это был населенный пункт с довольно интересной историей. В начале 1939-го, когда Гитлер прибирал к рукам Чехословакию, Тешин с окрестностями успели откусить жадные поляки, а осенью 1939-го его вернула себе тисовская Словакия, так сказать, «в рамках восстановления исторической справедливости». Впрочем, в сам город мы не заезжали. А вот увязавшийся за нами «Адлер» свернул как раз в сторону города.

На погранпереходе у Тешина я впервые предъявил свой турецкий паспорт представителям здешней власти – немецким погранцам, а если точнее – сотрудникам таможенной службы Третьего рейха. Длинный, вроде бы не старый, но морщинистый длинноносый тип в похожем на армейский серо-зеленом мундире, но с полицейскими знаками различия (как известно, у полицейских структур Дриттенрайха, к примеру, имперский орел на эмблеме был размещен в круге) и зелеными кантами с интересом, переходящим в удивление, посмотрел мои документы.

– Herr Yildirim? – спросил он, едва выговорив мое фальшивое имечко, и уточнил: – Du bist Turkish?

– Ja, naturlich, – охотно согласился я. – Ich bin Turkish Burger! – А затем, из чисто хулиганских побуждений добавил, якобы по-турецки: – Tugan jar barkan sorikan big juragan!

Погранец изумленно вытаращил на меня свои бесцветные, как у мороженного карася, глаза, но ничего не сказал.

После краткого осмотра нас и машины, мы были пропущены за полосатый шлагбаум, в тысячелетний (а если точнее – двенадцатилетний) рейх. Вопросов не вызвали ни мой пистолет, снабженный разрешением на ношение оружия, ни липовые тодтовские корочки Жупишкина-Трясило, ни багаж и документы нашей дорогой графини. А вот бумага, подписанная Отто Олендорфом, как мне показалось, вызвала в погранцах приступ почтения, переходящего чуть ли не в низкопоклонство.

– Боже, что вы сказали бедному таможеннику? На каком языке? – искренне изумилась графиня Ката, когда мы отъехали на приличное расстояние от погранперехода и поехали прямиком на север, в сторону Катовице, который, судя, по установленным шустрыми арийцами дорожным указателям, сейчас именовался на германский манер – Kattowitz. Отмечу, что три года, с 1953-го по 1956 г. сей населенный пункт назывался еще и Сталиногруд (угадайте с трех раз, в чью честь?). В Катовице нам надо было сворачивать налево и ехать на запад, по шоссе, ведущему на Бреслау (ныне Вроцлав), где чуть позже побывает «другой я» и далее, на Котбус и Берлин.

Ну вот как ей было объяснить (так, чтобы она действительно поняла), что у нас в Краснобельске, в том не слишком светлом будущем, штук пять телеканалов, на которых двадцать четыре часа в сутки поет и пляшет татарская и шкабырская эстрада во всех своих не слишком привлекательных видах и вариациях? А равно и про то, что в моменты, когда переключаешь каналы, в голове невольно оседают некие обрывки каких-то, похожих на ругательства или шаманские заклинания, отдельных фраз и строк из этих странных песен. Собственно говоря, один такой обрывок из «песен народностей» я и прочитал экспромтом таможеннику, не особо задумываясь о том, что это вообще могло означать. А ведь эти, воспроизведенные мной исключительно на слух, да еще и вырванные из контекста, татарско-шкабырские слова вполне могли прозвучать как все что угодно, вплоть до глубоко нецензурной брани…