Кирилл Бенедиктов: Завещание ночи

Хейзингер, впрочем, об этом не догадывался. Мужик он, конечно, был крепкий, но со мной ему соревноваться не стоило. На рассвете я погрузил полубесчувственное тело старого морского волка в свой раздолбанный «Судзуки» и перевез в «Империал», строго-настрого наказав портье поставить в изголовье его кровати пару бутылок пива. Тубус с картой я повесил Хейзингеру на шею и теперь он болтался у него за спиной, словно диковинное ружье.

Возвращаясь к машине, я с удивлением понял, что не чувствую никакого удовлетворения. Это было странно — комбинация, которую я долго и тщательно готовил, складывалась именно так, как задумывалось, все шло строго по плану, а радости от этого не было никакой. Годы поиска вслепую остались позади, я точно знал, где и что нужно искать — и не испытывал по этому поводу никаких чувств. Я поймал себя на мысли, что завидую Хейзингеру — он, по крайней мере, мог на радостях напиться. А я вот не мог.

Утро, несмотря ни на что, было великолепным. Я завел мотор и, неожиданно для себя, развернул джип в сторону купален Афродиты. Там, километрах в двух от грота, где богиня любви, по преданию, чудесным образом возвращала себе утраченную девственность, есть маленькая живописная бухта. Она укрыта от посторонних глаз высокими и довольно мрачными на вид скалами, а дорога, ведущая к воде, перегорожена сплетенными из толстой проволоки воротами. Ворота я нашел, расчищая авгиевы конюшни Аристида.

Я открыл ворота, загнал джип в тень скалы и, сбрасывая на ходу джинсы и футболку, пошел к воде. Вода была холодной — она нагревается только часам к одиннадцати — но я такую как раз люблю. Дно, покрытое чистейшим белым песком, полого переходило в таинственный сад камней, прячущихся в глубокой тени. Метрах в пятидесяти от берега я нырнул.

Мягко заложило уши. Я с силой работал ногами, уходя почти вертикально вниз. На глубине десяти метров начались плантации водорослей, в их лениво шевелящихся зарослях сновали серебристые рыбы. Я попытался схватить одну из них рукой — рыба, как обычно, оказалась быстрее.

Минуты через полторы мучительно захотелось сделать вдох. Я боролся с этим желанием, неторопливо скользя над своими подводными владениями. Еще через тридцать секунд судорожный спазм, сжимавший горло, исчез. Можно было подумать, что кто-то всунул мне в рот загубник шланга и я сделал большой глоток чистого кислорода. Только никакого загубника, естественно, не было.

Просто я мог не дышать под водой. И, наверное, мог не дышать в космосе. И еще, вероятно, не горел в огне.

Прикоснувшийся к Чаше получал в дар ощущение беспредельного, божественного могущества — испытываемое только один раз, это чувство могло потом измучить человека, как мучают нас воспоминания о давно прошедшей и самой прекрасной любви. Но те, кто сумел разбудить силы, дремавшие в глубине древнего артефакта, получали несравненно больше.

Когда-то старик Лопухин сказал мне, что Чаша на самом деле не похожа на то, что видят в ней люди, а имя это дано ей, поскольку выражает лишь одну из ее возможных функций — быть источником силы. Но я, молодой и глупый, не обратил на эти слова никакого внимания. Возможно, если бы я относился к Чаше по-другому, ее дары тоже были бы иными. Но я видел перед собой только Грааль, Чашу, дающую бессмертие. Что же еще она могла мне дать?

Я до сих пор не знаю границ своего бессмертия. И, честно говоря, не очень хочу устанавливать их опытным путем. Меня вполне устраивает то, что я выжил после пяти пуль, которые всадил в меня посланный Валентиновым киллер. Кстати, именно после этого небольшого недоразумения я окончательно передумал продавать ему Чашу.

С ДД мы довольно быстро пришли к соглашению. Чаша формально принадлежит ему, но хранится у меня. Он и не подумал возражать — по-моему, все пережитые летом 1991 года волнения навсегда отбили у него охоту к приключениям. Лет пять назад я присутствовал на защите его докторской диссертации. ДД был умопомрачительно элегантен и невыносимо солиден, всем своим видом свидетельствуя, что с исполнением желаний у него все в порядке.

Мое желание, разумеется, тоже исполнилось. Мы с Наташей замечательно прожили вместе два года, а потом на удивление спокойно расстались. Сейчас она где-то в Канаде, продолжает заниматься своей вечной мерзлотой в более комфортных условиях. Что касается меня, то я всегда предпочитал южные широты.

У меня было много времени на то, чтобы все обдумать. Мне кажется, что, если бы я более серьезно подготовился к встрече с теми силами, которые проникают в наш мир через двери, подобные Чаше, я сумел бы использовать их лучше. Королевская печать годится не только на то, чтобы колоть ей орехи.