Михаил Михеев - На острие удара

– Все, пошли отсюда. Доложимся генералу, лично мне неохота иметь лишних проблем из-за одного дятла…

Кабинет генерала Кузнецова.

Два часа спустя

– Я все могу понять, – генерал мрачно посмотрел на своего заместителя, и Полтавец разом почувствовал себя очень неуютно. – Могу, но не хочу. Поэтому факты и только факты. Объясни мне, пожалуйста, как такое могло случиться? Ты знаешь, чем мы занимаемся, знаешь, какие предъявляют требования ко всем участникам эксперимента. Знаешь, что пацанам завтра воевать. И кто прислал к нам этого придурка? И кто, объясни мне, его допустил? Я знаю, что ты был на китайский границе, вопрос прошел мимо тебя, но у каждой ошибки есть фамилия, имя и отчество. И я хочу их знать, потому что в следующий раз это может кончиться уже травмами у наших парней и потерей боеспособности подразделения перед операцией. Знаешь, что тогда будет? На барабан натянут наши с тобой шкуры. А мне этого как-то совсем не хочется.

– Погоди. Я твое возмущение понимаю, но надо еще посмотреть, кто здесь виноват. И мальчишки твои…

– Они такие же мои, как и твои. Наши, отнесись к этому именно так. И да, они виноваты. И сами это осознают, иначе не пришли бы ко мне. Я им вставил по самые гланды, но – им завтра идти в бой.

– В креслах, – фыркнул Полтавец.

– Может, сам возглавишь танковую атаку, а потом будешь похоронки писать? Первое – да, не побоишься, а вот второе… Мальчишки – потенциально сильнейшее наше оружие, и нельзя это не учитывать. Поэтому я и спрашиваю, кто прислал этого придурка? Мне все равно, решил он в дедовщину поиграть или ему просто жена не дала сегодня, но ломать все из-за безмозглого идиота я не собираюсь. На, полюбуйся!

– Что это? – Полтавец взял со стола бумажный лист так осторожно, словно это была готовая в любой момент разорваться граната.

– Это? – генерал скривился так, будто сожрал кислючий лимон. – Это, друг мой, акт медосвидетельствования. Если коротко, сядь наш герой сегодня за руль, прав лишился бы моментально. Мне что, нормальных людей самому искать прикажешь? А то ведь снова на алкаша нарветесь и даже не узнаете, пока он кого-то не убьет. Или сам не получит.

Крыть было нечем. Нет, в армии пили всегда. Но вот ставить под угрозу операцию из-за водки – это уже серьезно, за такое не погладят по головке ни виновного, ни его командиров. Кузнецов вздохнул:

– Я намерен законопатить этого придурка в самый глухой гарнизон. Там он хотя бы не сможет растрепать по пьяни о том, чем мы здесь занимаемся. А и растреплет – кто ж ему поверит. Будет на Чукотке заниматься подсчетом тюленей. Самое место ему там. Ну а мы с тобой должны заняться делом.

Полтавец кивнул. Что же, генерал выбрал наименьшее из зол. Хотя ситуация и впрямь неприятная. А Кузнецов тем временем извлек из сейфа карту – бумаге он по старой привычке доверял все же больше, чем экрану компьютера или планшета – и ткнул в нее пальцем:

– Что скажешь?

Полтавец склонился над творением генеральского таланта, несколько минут думал, задал пару вопросов и махнул рукой:

– Я бы сделал чуть иначе, но твой вариант не хуже.

– Очень хорошо. Тогда вылетаешь немедленно. Времени у тебя будет совсем немного, но думаю, справишься.

– Нервничаешь? – спросил Полтавец.

– Есть немного. Все же в первый раз такое учиняем.

– Не переживай, разберемся. И не таких за жабры брали.

– Не говори гоп… Ладно, отставить пессимизм. Дуй на аэродром, самолет уже под парами. И да. Потом готовься лететь на восток.

– Опять Китай? – досадливо поморщился Полтавец.

– Не опять, а снова. Но в этот раз все проще. От них на нашу сторону перебежал какой-то хмырь, вроде бы из участвовавших в последней заварухе. Контрразведка сейчас его потрошит, а когда они закончат, стоит с ним пообщаться. Взгляд с другой стороны может оказаться ценным.

– Понял. Ладно, я пошел.

– Ни пуха, – усмехнулся Кузнецов и, когда дверь закрылась и он остался в одиночестве, без улыбки пробормотал: – Удача нам всем понадобится.

Калининград.

Через восемь часов

Поляки – народ своеобразный и свято уверенный в собственной исключительности. Впрочем, в этом он не одинок [3] Это свойственно любому народу, причем чем он мельче – тем более гротескные формы может принять мания величия. В собственной исключительности убеждены и русские, и британцы, и французы с немцами и прочими финнами. Более того, всевозможные «братушки», вроде сербов, тоже уверены, что они самые-самые. Из-за чего у традиционно вступающейся за потерявших берега единоверцев России то и дело возникают неприятности. . И, стоит признать, людей, не распрощавшихся окончательно со здравым смыслом, в Польше тоже хватает, в том числе среди занимающих высокие посты. Именно это обстоятельство и удерживало сейчас поляков от коллективного самоубийства – иначе назвать войну с Россией было сложно.