Дмитрий Силлов - Закон Хармонта

Когда-то, вроде бы совсем недавно, ему хотелось сесть рядом с этим артефактом, излучающим спокойную силу, доверчиво повернуться к нему спиной, прислониться, положить затылок на тусклую, гладкую поверхность, закрыть глаза, подумать, повспоминать о прошлом, а может, просто подремать, отдыхая… Странные желания, наверняка наведенные уникальным артефактом, жутким и коварным, как сама Зона. Не поворачиваются спиной к опасности, вспоминая о том, как рядом с ней невинного, глупого парня медленно скрутила жгутом «мясорубка». Потому что не вспомнится здесь о другом, и лишь один отдых возможен в этом карьере – вечный, в качестве черной, жирной кляксы, оставшейся после пиршества аномалии…

Рэд медленно опустился на колени, не отрывая взгляда от поверхности Машины желаний. И заговорил. Может, вслух, а может, про себя, сначала медленно, а потом все быстрее, торопясь, что не сможет сказать всего, что не хватит слов, что кончатся они раньше, чем он успеет донести свою мысль до этой матовой, равнодушной мерзости, играющей с живыми людьми, словно с бездушными куклами: «Слышишь, ты, всемогущий, всесильный, всепонимающий, разбирающийся в чужих душах, открывающий их запросто, словно консервы, и захлопывающий, как цинковые гробы! Я снова пришел к тебе, ты же ждал этого, верно? Ты знал, что я буду здесь просить тебя, умолять буду, хотя в жизни никогда не делал этого, ни перед кем не унижался. Ты знал, и вот я тут, перед тобой, на этот раз точно знающий, чего хочу, так хочу, как не хотел ничего раньше. Только об одном прошу, о единственном счастье для меня, и для всех тех, кого ты осчастливил, – ВЕРНИ ВСЕ ОБРАТНО! И ПУСТЬ НИКТО НЕ УЙДЕТ…»

Он не успел договорить, а может, додумать или проорать в исступлении, брызгая слюнями на удивительно чистую медно-красную поверхность, на которой не было ни дождевых потеков, ни грязи, ни пылинки, словно все, что попадало на нее, всасывалось внутрь Машины желаний и растворялось в ней без следа, как живая кровь и плоть внутри «мясорубки». Он не успел, подавился недодуманными, невыкричанными словами – потому, что позади него раздался громкий хлопок, очень похожий на пистолетный выстрел.

Но пуля не ударила в затылок, выплеснув на Золотой Шар глаза и мозги сталкера, так неосторожного в чужих желаниях, – лишь странное, тихое потрескивание раздавалось за спиной, словно большой «электрод» подкрался незаметно и замер в нескольких шагах от потенциальной жертвы, раздумывая, с какого бока удобнее начать ее поджаривать.

Только «электроды» не ползают по Зоне и уж тем более не думают перед тем, как долбануть жертву длинным, смертоносным разрядом. Поэтому Шухарт медленно обернулся, готовый к любому повороту событий…

Но то, что он увидел, превзошло самые смелые его ожидания.

«Мясорубки» больше не было. А то, что находилось теперь на ее месте, было похоже на длинный разрез, словно кто-то острым ножом рубанул пространство сверху вниз – и оно разошлось в стороны, словно картина, изуродованная вандалом. По краям разреза пробегали лазурные молнии, раненое пространство дрожало, будто живое, грозя схлопнуться обратно, – но пока что сверкающие разряды не давали ему этого сделать, держа, словно электрические пальцы. Рэду показалось, что там, на другой стороне бытия мелькнули два чьих-то удивленных лица. И третье, перекошенное жуткой, неживой ненавистью. Мелькнули – и исчезли за стремительно сходящимися краями разреза.

А у подножия невиданной аномалии лицом вниз лежал человек, одетый в камуфляж странной расцветки. Рядом с ним валялись вещмешок и большая кожаная сумка, а под левой лопаткой у него торчал нож, всаженный в тело почти что по самую резную рукоять цвета слоновой кости.

Это было слишком даже для Зоны. Вернее, это было не в ее правилах. Выпадало из шаблона. Глупо, конечно, говорить о правилах там, где правил просто нет. Но, тем не менее, у каждой аномалии, у каждого местного артефакта есть свои законы. «Комариные плеши» не летают по воздуху, словно «жгучий пух», а «браслеты», в отличие от «колец», не умеют крутиться на пальце без остановки. Что-то другое это было. Непонятное, необычное, но в то же время значимое, не случайное. Это Шухарт нутром почуял, особенно когда увидел, как корчится возле гусеницы экскаватора рассеченная вдоль «мясорубка», потерявшая маскировочную прозрачность, похожая на толстую, мясистую, уродливую трехметровую трубу, поставленную «на попа». Или гигантского червяка, обезглавленного, а после разрезанного вдоль. То, что умело рассекать границу между мирами, влегкую располовинило страшную аномалию.