Дмитрий Манасыпов - Злые ветра Запада

Глаза у миз Хартиган, к слову, лучились не менее красивыми оттенками. Только зеленого, а не розового.

«Ловить ночь?» – Дуйат усмехнулся. Сразу же за ухмылкой случилось две вещи. Первой оказалась крепкая и звонкая пощечина правой рукой миз Хартиган. Второй то, что Дуайта уверенно взяла за отвороты куртки ее же левая ладонь и потянула за собой. В тяжелую сладость привозной пудры, щекочущий аромат неожиданно дорогих духов, остывающий запах свечного воска и мягкость самой обычной и настоящей женщины, ждавшей его из рейда. Последней мыслью оказалось беспокойство по поводу Морриса, что мог все услышать. Но тут за его дверью чересчур громко, как в дешевой пьеске заезжего театрального балагана, заголосила Мегги, и Дуайт успокоился.

Птица, большой черный ворон, кружила над полем. Такое поле увидишь редко. Огромное, от горизонта до ленты реки. Золотящееся колосьями, переливающееся под солнцем. Небо, голубое, глубокое, чуть прореженное легкими белыми облаками, дарило тепло.

Дуайт смотрел на ворона, гадая, что оно может значить?

У навахо ворон всегда снился к чему-то серьезному. Хотя у навахо все и всегда к серьезному. У вудуистов из Орлеана ворон всегда значил приход Барона. Если ворон огромен и глаза его светятся алым, подобно каплям крови. Разобраться в размере птицы и на что смахивают его глаза не получалось. У ранчеров ворон считался просто глупой и вредной птицей. Ранчеры воронов стреляли. Рейнджеры воронов уважали, в отличие от ворон. Но и у них ворон ничего конкретного не значил.

Будь Дуайт просто рядом с полем, он бы не переживал. Но если выпало смотреть на поле глазами ворона, а на саму птицу собственными глазами, то это явно сон. А как говорил дед – во сне можно увидеть многое.

Он покосился на самого себя, понимая, что почему-то еле может пошевелиться. Голова наклонилась вниз с болью. Неудивительно… если ты висишь на каком-то подобии креста, и, судя по всему, давно.

В разодранной рубашке Дуайт без всякого удивления разглядел копошащихся изумрудных жуков, что-то катающих из его плоти. Совершенно не больно, лишь сильно щекоча. Вместе с добрым и теплым солнцем от этого хотелось смеяться. Радоваться, пусть и вися как чучело на поле. Дуайт посмотрел на тень. К его голове кто-то прицепил корону. Или большие рога.

Ворон опустился ниже, заложил красивый круг, оказавшись на плече Дуайта. Черный, заслонивший весь мир, каркающий что-то. Дуайт-чучело пытался разобрать в его карканье нужное, но не получалось. Ворон каркал все сильнее.

Солнце задрожало и выплюнуло кровавый кусок горячего теста. То прошипело рядом с Дуайтом, растеклось по полю, сжигая и нещадно паля колосья. Жуки, звонко зазвенев, поднялись тучей в воздух, заскрежетали, на глазах покрываясь ржавой броней и превращаясь в саранчу.

Ворон повернул голову, глядя в глаза Дуайта-чучела застывшей багровой бусиной. И каркнул:

– Смерть уже рядом, внук.

Дуайт вздрогнул, просыпаясь. Поискал глазами миз Хартиган, застыл, глядя на стоящую у окна женщину. Рассвет мягко вошел в комнату, залил все нежно-персиковым, позолотил ее кожу. Под золотой кожей, явственно и страшно, проступили черные грубые веревки вздувшихся сосудов. Дуайт знал, что случится дальше. Знал, но не хотел даже шевельнуться, понимая, что больше ее в его жизни не будет.

Рука, крепкая сильная рука женщины вцепилась в ставень, тяжелый, из свинца. И приоткрытый. Ставень ходил ходуном, в такт трясущимся пальцам. Пляска святого Витта всегда идет рядом с одержимыми. Дуайт сглотнул, стараясь не издать ни звука. Голыми руками справиться с умершей и заново родившейся во зле, миз Хартиган может оказаться тяжело. Солнце добавило к золоту алого. Женщина шевельнулась, перенесла вес с ноги на ногу.

Ноги сразу выдавали в ней девчонку с ранчо. Крупные ступни с длинными пальцами и совсем не круглыми пятками, раздавленными годами, лишними фунтами и наследственностью. А она их любила, свои ноги, даже покупала дорогой лак и красила ногти. А Дуайту очень нравилось и трогало это увлечение.

А еще миз Хартиган всегда смущалась собственных плечей, широких и крепких. Да и не только они у нее были широкими и крепкими. И это тоже нравилось Дуайту Токомару Оаху. Именно, что теперь уже нравилось.

«Пустынный брат», рейнджер, солдат пустыни отличается от обычного человека так же, как его собственная автоматическая винтовка отличается от мелкокалиберки, подаренной бою на тринадцать лет. Это аксиома, по-другому в землях дьявола не выживешь. Дуайт вздохнул и потянул на себя самое близкое оружие из имеющегося. Собственный ремень, с пряжкой, утяжеленной свинцом. До кобуры с «кольтом», лежавшей где-то под кроватью, он все равно не успел бы дотянуться. Миз Хартиган, бывшая миз Хартиган и его, Дуайта, бывшая любовница, развернулась на месте и прыгнула, распрямившись тугой пружиной. Мир замер, вздрогнул, почуяв кровь, и ринулся вперед с утроенным напором.