Виталий Сертаков - Город мясников

Этот придурок Мокрик вздрагивает, выпучивает глаза и лопочет что-то вроде: «А почему я?» Но командир делает серьезную, важную рожу.

– Младший стрелок Бор, остаешься в распоряжении старшего стрелка Бауэра.

Я построил фиолетовых уродов вдоль обочины, у наклонной стены пирамиды, чтобы они не могли сбежать. Следует признать, сбежать они не пытались, постоянно лопотали что-то на своем кретинском языке и пускали сопли. У них носы плоские, отвисшие, точно подгнившие баклажаны.

Ясно, как мы с ними поступили. Спешились вдвоем, я и Мокрик. Я ведь не зря его выбрал, хотелось проверить его нервишки. Одно дело – палить в безликого врага издалека, из-за горизонта, а совсем другое дело – смотреть ему в глаза. Кроме того, мне не очень нравились медицинские показатели Мокрика. То есть он не дребезжал и не нюнил, но что-то мне не нравилось в его бегающих глазках. Поэтому я назначил исполнять приговор именно Мокрика.

– Почему я? – пискнул этот дурак.

– Потому что ты мне нравишься, – сказал я. – Нравишься, и все тут!

Если честно, мне самому приятно было бы заглушить этих сопливых негодяев, но есть такая штука – субординация. Я показал Мокрику, как это делать. Никаких тазеров и картечниц, это слишком шумно и слишком безболезненно.

Сталь – вот идеальное решение.

Сначала сухожилия на ногах, сказал я. И показал младшему стрелку, как это делается. Мокрик что-то заблеял насчет декодеров, мол, положено вести расследование на понятном всем языке.

– Младший стрелок Бор, – спросил я вежливо. – Вы отказываетесь выполнять приказ старшего по званию?

И протянул ему свой нож. Я зачитал фиолетовым придуркам приказ легата и приговор. За убийство двух мирных жительниц города, находящихся под протекцией Сената планеты Тесей, ввиду особых обстоятельств военного времени и полностью доказанной вины, властью данной мне, и так далее…

Я обошелся с ними гуманно.

Он возник на седьмой день нашего болтания в лесу. Квадратный мужик, такой светлый, словно выстирал башку в перекиси. Коротенькие прилизанные волосенки, свободные серые штаны и свободный летний свитер, но с высоким воротом. Хрен знает, впервые я встретил такой дикий прикид. В таком прикиде фиг определишь, толстый чел или мышцеватый. И для махача костюмчик обалденно клевый, я это сразу просек, хотя мужик сидел ко мне спиной.

Он появился вместе с Оберстом, но на его фоне Серега словно растворился. Самое забавное, млин, что я долго не мог рассмотреть этого кадра в лицо. И бормотал он, словно рыба, отпирал хавальник, но запомнить его базар никто бы не сумел. Я только к вечеру просек, что у него за акцент такой. Слишком правильно он базарил. Слишком верно буквы выговаривал. Похоже на то, как базарит фатер у Латыша, я же его пару раз встречал. Но фатер у Латыша – и есть латыш наполовину, он прикольный такой, тормозной, как и положено прибалту. Но мы в нашей тусне над Латышом не стебемся, потому что он свой чувак, хоть и придурок.

А еще от этого беловолосого странно пахло. Не могу объяснить, как, хрен его разберет.

Вербовщик.

Я сразу его так назвал. Целую неделю я терпел лагерь, палатки, лес и всю эту шнягу, потому что Оберст лично меня попросил. Меня и еще одного пацана, из команды Рябова, я его плохо знал. Так, кивали издалека друг другу. Оберст сказал, что надо ждать, что главное испытание для меня еще впереди. Что, если я не хочу всю жизнь провести в погоне за грошовой зарплатой, надо быть готовым к рывку вперед. Надо сжечь самого себя, чтобы стать новым. Надо забить на все, что давило и мешало раньше. Надо круто измениться, вот что такое – сжечь себя…

– Э, баклан, не в струю дисциплина?

– Э, ты уснул, детел? Кто так рыбу чистит?

– Колян, хорош дрочить, вечно ты спишь!

Мне было по фигу, что они надо мной стебались. Я вкалывал, как папа Карло, делал по лагерю всю работу, какую приказал Фельдфебель, а вечером ложился в палатке на спину, высовывал башку и смотрел на звезды. Звезды кружились надо мной вместе с еловыми ветками, а иногда сверху вертолетиками падали иголки.

Сжечь себя, чтобы обновиться. Я напрягал мозги, прикидывая, как же лучше поступить.

Я ждал чего-то. Хрен его разберет, чего я ждал. Словно меня повесили за воротник, как Буратину. Я вспоминал, как и что произошло со мной за последние месяцы, всякую шнягу – родаков, училок, телок тоже вспоминал. Прикидывал, как было бы четко вместе с Оберстом махнуть в Москву или еще куда, собирать по стране отряды, искать конкретных пацанов, объяснять им про белое Движение… Вроде клево все, но затосковал, млин, словно на войну собирался.