Александр Громов - Язычник

В ответ незнакомец только вытаращил глаза, как будто не ожидал услышать от своего спасителя членораздельную и притом понятную речь. Как будто на Хляби когда-либо существовали туземцы, да еще человекообразные!

— А ты… кто? — выдохнул он, но шарить руками вокруг себя перестал.

— Живу я тут, — объяснил Эрвин. — Место хорошее, безопасное и сытное, с благами цивилизации только есть проблемы… Меня зовут… Густав. А тебя?

— Иванов.

— Замечательно. Тебе не нужна моя фамилия, мне не нужно твое имя. Все, что тебе нужно, это поесть и отлежаться. Идти сможешь?

Иванов смог — с помощью Эрвина. Правда, при подъеме в распадок, где стоял шалаш и куда Эрвин взбегал шутя, пришлось раз десять отдыхать. Тяжел был Иванов, а в конце пути просто обвис, заставив своего спасителя потрудиться как следует.

Уложив Иванова на подстилку в шалаше, Эрвин отправился на охоту. Местные «зайцы» за год не поумнели, и не прошло часа, как на палке над разожженным костерком жарилась ободранная тушка, нашпигованная острыми травами и кислыми ягодами. Иванов спал. Эрвин следил, чтобы жаркое подрумянивалось равномерно, размышляя о том, что его заставило назваться именем отца. Разумеется, не могло быть и речи о том, чтобы назваться Эрвином Канном, — но почему Густав?.. А потому только, что это имя не забыть, не перепутать. Надо быть честным с самим собой: поизносился бывший лучший мозг планеты за это время, прошлись по нему жестким наждаком болото и одиночество на острове — вот и лезет с подсказками подсознание, предлагает себя в спасители…

Рано. Еще рано. Интеллект еще не угас и теперь, надо надеяться, уже не угаснет.

Когда обед был готов, Эрвин накормил и напоил Иванова, после чего тот завалился в шалаш и захрапел. Выживет. Для себя Эрвин натаскал мха и решил ночевать под открытым небом. Но прежде чем стемнело, он добыл еще трех «зайцев», накрепко связал их тушки корой, чтобы появляющиеся иногда над островом летучие твари могли лишь рвать мясо, но не сумели унести его, и оставил добычу на песке возле болота.

Утром он за ногу вытянул Иванова из шалаша. Тот мычал со сна и пробовал лягаться. Оказавшись снаружи, вытаращил глаза.

— Ты чего?

— Пришел в себя? Вот и хорошо, — сказал Эрвин. — Запомни, это мой шалаш. Хочешь и дальше спать в удобстве — построй себе свой. Хочешь принять горячую ванну — я покажу где. Но не свинячить. Это мой остров, и я здесь главный. Не нравится — проваливай.

— Ты чего, чего… — бормотал Иванов. — Охренел, да? Ладно, ладно, остров твой. Дальше что?

— Дальше ты мне расскажешь, кто ты такой и как попал сюда. И не врать.

— Я пассажир, — быстро сказал Иванов. — Морской круиз. Несчастный случай.

— Судно затонуло?

— Ага…

— А родом ты откуда?

— С южного побережья.

— Первое предупреждение, — сказал Эрвин. — Вранья мне не надо. Ты не уроженец Хляби, акцент выдает. Это раз. Приплыл с севера, это два. Проложить туда круизный маршрут — верный способ прогореть, там же нет ничего интересного. Ты контрабандист. Опустился с товаром на Сковородку, так?

Эрвин мог бы указать еще с полдесятка признаков лжи, но предпочел быть кратким.

Иванов поморщился, покряхтел — видно, решал, как лучше ответить.

— Ну, контрабандист, — нехотя сознался он. — Не, ну а что? Ты полицейский, что ли?

— Я кое-что знаю. Плавучий терминал, впоследствии названный Сковородкой, строился при тайном участии правительства Хляби. Торговля — дело почтенное, и у нас это понимают. Этой планете нужны кое-какие товары, попадающие под запрет. Ловят и наказывают только самых непонятливых и неудачливых. Закладывать тебя я не стану, потому что незачем да и некому. Какой груз ты сопровождал?

— Микрореакторы для антигравов и еще кое-какую мелочь…

— Какую именно мелочь? Оружие? Наркотики?

— Ни боже мой… Лекарства, косметика и частные посылки. Я не знаю, что в них.

— Ладно. Рассказывай дальше.

— Ну вот… Вышел на палубу в шторм, поскользнулся, ну и… Орал, орал — никто не услышал. Думал, утону. Сколько времени барахтался, не помню. Потом дерево подвернулось…

Эрвин резко ударил Иванова по лицу раскрытой ладонью.

— Второе предупреждение…

Иванов с ревом кинулся на него. Он был тяжелее и сильнее Эрвина, но Эрвин намного превосходил его ловкостью. До бича и обсидиановых ножей дело не дошло — хватило одной подножки и болевого приема. Потом Эрвин возил Иванова физиономией по земле, а тот пытался орать и выплевывал лесной сор.

— Я человек очень чувствительный, — сказал Эрвин, когда противник перестал сопротивляться и был отпущен. — Не терплю лжи, такая уж у меня слабость, привыкай. Третье предупреждение тебе совсем не понравится. Да ты садись, садись…