Владислав Морозов - Охота в атомном аду

Поскольку в точке моего прибытия ожидался конец октября, вырядился я в то, в чём не замёрзну (не хватало ещё простыть!) и первое время не вызову подозрений и не буду выглядеть клошаром. В общем, я облачился в чистые, но старые чёрные брюки, голубую рубашку, сильно заношенную светло-серую замшевую куртку на «молнии» и стоптанные полуботинки (всё было тщательно проверено мной на предмет отсутствия бирок производителей – не хватало ещё в 1962 году огорошить предков этикетками со штрихкодом и надписями, вроде «Made in China»!) – все эти предметы гардероба всё равно подлежали «отправке в расход», то есть в огород для «донашивания» при земляных работах. Так что их всё равно не жалко было выбросить. По крайней мере, я рассудил, что в 1962-м такая одежда будет выглядеть вполне привычной, хотя, шагая между неживой в этот час трамвайной линией и очередной утыканной увенчанными тусклыми огоньками дежурного электрического освещения, застывшими гигантскими буквами «Т» на фоне ночного неба башенными кранами новостройкой (тенденция, однако, – в наших краях двухэтажки времён сталинской борьбы с космополитизмом так или иначе сменяются на заслоняющие горизонт многоэтажные коробки) к месту своего очередного «прыжка сквозь время», я успел изрядно вспотеть – для июля я всё-таки был одет слишком тепло. Никаких мелочей вроде бритвенных принадлежностей или сухого пайка я на этот раз с собой не брал, поскольку во время очередного «сеанса связи» мне сообщили о том, что «всё необходимое выдадут на месте» – будем надеяться, что дорогие работодатели по этому поводу не соврали.

Саму «точку входа» я выбрал в двух кварталах ниже своего дома, там, где родная улица того, что в известном первомайском лозунге всегда стояло перед «Трудом» и «Маем», пересекалась с улицей Чахоточного Буревестника Революции, а затем, миновав старые пятиэтажные и двухэтажные дома с новыми «небоскрёбами», плавно переходила в неряшливую застройку бывшей промзоны и, наконец, сходила на нет в виде уходившей к реке Белой (город Краснобельск, ребята, стоит на пересечении рек «Белая», она же «Агидель», и «Красной», она же «Кызыл», или в народе «Кызыловка» – так что не надо всерьёз думать, будто название нашего населённого пункта имеет хоть какое-то отношение к сети магазинов с алкоголическим уклоном «Красное и Белое») широкой тропе между двух старых, облупленных местами до арматуры и кое-где украшенных написанными с ошибками русскими и английскими (тоже примета времени) матерными словами, бетонных заборов.

Слева от меня маячили оптовая продуктовая база с мирно спящими за высоким забором с «колючкой» поверху чоповцами и сторожевыми двортерьерами и длинное двухэтажное здание, в котором, судя по облепившим фасад рекламным щитам, в последние годы торговали много чем – тут был и магазин женского белья «Trusishki» и «Слонёнки. Товары для детей оптом» (вот почему всё-таки не «Слонята» или, к примеру, «Слонятки»?!?), и подвесные потолки вкупе с памятниками и плитами для похоронных нужд, плюс «Кузовной и Металлоремонт» с его затрапезного вида гаражами во дворе.

Ну а справа тянулась коробка серо-кирпичного трёхэтажного здания бывшего УПК. Не знаете, что это за магические три буквы? Расскажу, специально для тех, кто уже не застал сокращений типа СНК, ВГК, ЭВМ, АХЧ, ЧТЗ, ЛТП, ЖЭК, ЦДЛ, СНГ и прочее. Это такой «Учебно-производственный комбинат». В мои уже далёкие, позднесоветские школьные годы считалось, что подобные заведения прямо-таки совершенно необходимы для приучения старшеклассников к труду в каком-нибудь заводском цеху. Вообще, за время учёбы в школе мне пришлось благополучно пережить немало странных экспериментов над собой вроде пресловутой «Информатики», на занятиях которой никогда до этого не знавших компьютера (ну, не считая того, что на эту тему можно было увидеть в плохих копиях цельнотянутых импортных фильмов из кооперативных видеосалонов) советских хорошистов и троечников пытались научить составлять программы на мёртвых ныне машинных языках вроде «Фортрана» (боюсь даже предположить, где теперь те, кто тогда учил нас подобному) или «Курса иностранных языков», который для нас (и это в «Немецкой спецшколе»!) почему-то состоял главным образом из механического вдалбливания явно не нужных никому (если ты, конечно, не специалист-филолог) правил немецкой грамматики (от всего этого в моей бедной голове зафиксировались только отдельные, пугающе-загадочные слова, вроде «плюсквамперфект» или «Партицип Цвай») и перевода идеологически выдержанных текстов из жизни В. Ленина, К. Маркса, Ф. Энгельса, Э. Тельмана и прочих (ненужное зачеркнуть) сугубо положительных персонажей социалистической мифологии, либо передовиц из начисто забытой сейчас газеты «Neues Leben» (и при всём при этом ни малейшего понятия о немецкой разговорной речи и нюансах произношения!). Однако, сами того не ожидая, в этих самых УПК, похоже, добились абсолютно обратного (то есть ненавязчиво привили школьникам на уровне инстинкта, мягко говоря, отвращение к работе на любом производстве), хотя я, было дело, успел побыть там и художником-оформителем, и слесарем, всё-таки научившись кое-чему полезному (конечно, на элементарном уровне забивания гвоздей, сверления дырок и вкручивания шурупов). Потом, когда пронёсшийся над одной шестой частью суши роковой тайфун под названием «1991 год» непоправимо снёс и похоронил всё и всех, трудовое обучение окончательно похерили, УПК разогнали, преподов и мастеров выкинули на улицу (тем, кто просто ушёл на грошёвую пенсию тогда, прямо-таки очень повезло), станки и прочее оборудование по-тихому сдали в утиль, а в самом здании, с которым явно не знали, что делать, попытались организовать обычную школу. С этим тоже особо не сложилось, просуществовала она не долго и теперь там размещалась бухгалтерия местного РОНО с обширной помойкой на заднем дворе.