Данияр Сугралинов - Сидус. Вида своего первый

Дальше я ехал без остановок и чем был ближе к дому, где раньше жил, тем больше волновался. Вот знакомая площадка с фонтаном, а за следующим поворотом – серебристая крыша моего дома. Бывшего дома.

Настроение тотчас испортилось. Мне было больно приезжать сюда примерно так же, как на кладбище к матери, которой еще бы жить и жить, но новый штамм вируса Рока вынес ей приговор.

Здесь был любимый дом, где навсегда в заложниках осталась часть моей души. Дом, куда можно приезжать не чаще раза в месяц. Порой казалось, что без этого дома мне больнее и труднее, чем без руки.

Я только вышел из машины, а Джослин, очевидно, ждавшая на пороге, открыла дверь и позвала дочь. Дальше порога бывшая меня не пустила.

– Папа приехал! – донесся сверху радостный голос Микки, а вскоре спустилась и она сама.

Обернувшись к матери, дочь спросила:

– Можно папа зайдет в мою комнату?

– Нет. Прогуляйтесь, пообщайтесь, а в нашем доме мистеру Райли делать нечего. – Джослин посмотрела на меня и одними губами напомнила: – Час.

А дочь упрямо поджала губы и сказала:

– Я тоже Райли!

Тяжело вздохнув, я обнял дочь и с трудом сдержал навернувшиеся слезы. Целый год! Сейчас я уже не был уверен, что поступил правильно, подавшись в шахтеры. Впрочем, обратный путь отрезан, а контракт подписан.

Будто что-то предчувствуя, робокотенку дочь не очень обрадовалась, даже не стала распаковывать. Отнесла к себе в комнату, вернулась, и мы пошли гулять.

Осень в дистрикте выдалась очень жаркой, шататься по такой погоде – сущее мучение, а потому я посадил Микки в арендованную машину и повез в парк, где можно было прогуляться в тени вековечных дубов и вязов, поесть мороженого и выпить содовой. Новость о том, что улетаю в Пояс астероидов, я решил отложить напоследок, а о Сидусе вообще пока ничего не собирался рассказывать. Микки не удержится, поделится с матерью, а та найдет лишний повод назвать меня ненормальным.

Отпущенное время лучше было потратить не на слезы, которые обязательно хлынут у Микки, не на обещания, уверения и сожаления, а на обычную болтовню и дурачество. Сразу вспомнились годы, проведенные вместе, то, как дочь росла, как любила со мной играть или вместе заниматься ничегонеделаньем. Как мы часами бегали во дворе, гоняясь за ее растолстевшим и разленившимся псом, или объедались пиццей, сговорившись скрыть сей факт от матери. Теперь всего этого в моей жизни не будет как минимум год. А может, и больше…

Потому я натянул на лицо самую беззаботную из своих улыбок и, стараясь не смотреть дочери в глаза, предложил купить мороженое.

Но Микки мне никогда не удавалось провести. Даже когда ей было четыре, а я убеждал, что наш первый пес, корги Рокки, отправился в волшебную собачью страну, из которой любимцы не возвращаются, потому что не хотят, она не поверила. Сейчас ей уже двенадцать, она повзрослела и поумнела, а потому взяла меня за руку, потянула к себе и внимательно посмотрела в глаза. Брови дочери почти соприкоснулись над переносицей, отчего лицо ее стало и потешным, и суровым.

Микки помолчала минуту, а потом сказала всего одно слово:

– Говори.

Если я и мог чем-то гордиться в своей жизни, то только дочерью – не по годам умной, проницательной и рассудительной. Всю мою исповедь она выслушала, сверля взглядом орущих и носящихся за нашими спинами детей, и только в самом конце строгим голосом уточнила:

– Значит, мы не увидимся целый год?

Я почувствовал себя ужом на сковородке. Голову неожиданно сильно припекло солнце, и под требовательным взглядом дочери я принялся топтаться на месте, бормотать какую-то чепуху, которую вовсе не собирался говорить:

– Ну, год – это же всего ничего, оглянуться не успеешь. Ты закончишь шестой класс, и я вернусь. А там разбогатею… – Я сбился, потом начал врать: – Это знаешь какая работа?! Ух! Конкурс был огромный, народу – не протолкнуться, а взяли только меня. Большие деньги заработаю, вот вернусь – и поедем с тобой к морю. Или на Луну, да? Ты же всегда хотела там побывать! А еще возьмем тебе щенка, как ты мечтала, и кучу… – Я бы, наверное, еще долго нес ерунду, заикаясь на каждом слове и выдумывая немыслимые богатства, которые не светили мне ни при каком раскладе – во всяком случае, не с этой работой и не с такой рукой.

Но Микки, внимательно посмотрев на меня, тяжело вздохнула, сжалилась и просто сказала:

– Я буду скучать. Очень-очень.

Обнимая дочь, я почувствовал, как на глаза навернулись слезы. Может, ну ее, эту шахтерскую работу, ну что мне сделают, если не явлюсь? Не убьют же, в самом деле. Микки за год вырастет, станет совсем другой, а я все пропущу – не смогу видеть ее даже раз в месяц.