Дмитрий Шелест - Весна сменяет зиму

Прошло много лет и много событий прежде, чем Маут взялся за план по объединению Муринии и котивов в целом. Но в тот момент ему был просто необходим верный союзник, коим оказался Хегер. Мурзан возвысил его до звания первого советника и министра внутренних дел, оставляя за ним право власти, ограниченной лишь самим Маутом.

Лагерь Гинза-3 располагался в восточной части Муринии среди обширных лесов, он был огромных размеров и включал в себя целый комплекс бараков, тюрем и складов с административными зданиями. В заключении или как говорили в Муринии на перевоспитании, находилось порядка двадцати тысяч людей и около пяти тысяч человек охраны. Были мужские и женские бараки, для котивов и медивов. Жизнь заключённых не была подарком, сон шесть часов, остальное работы. Работали в основном на лесозаготовках, а для женщин заключённых была создана фабрика по пошиву военной формы, где девушки работали по пятнадцать часов. Кормили скудно, по два раза в день, похлёбкой с куском чёрного хлеба. По праздникам давали печенье.

Начальником лагеря был Марит Бров, ярый сторонник партии КНП, не смотря на солидный возраст, а ему было около шестидесяти лет, был крепким и подтянутым мужчиной, помешанным на чистоте и опрятности. Марит всегда был гладко выбрит, причесан и в чистом, отутюженном костюме с черно-красным значком партии на груди. Подчинённые и коллеги его любили и уважали, чего нельзя сказать о заключённых. Медивы дали ему прозвище «кровавый педант», ибо за любое нарушение распорядка дня Марит наказывал жестоко. Бывали случаи расстрела за лень и симуляции болезней, жёстким он был не только к медивам, но и к котивам заключённым, в его арсенале наказаний были и побои и пытки. Один парень, осуждённый за побег из воинской части, как-то провел обнажённым на морозе всю ночь, за то, что не постирал тюремную робу. Вскоре парень скончался. Власть одобряла любые методы тюремных начальников, лишь бы в лагерях был порядок и дисциплина. А побег в Гинзе-3 карался страшнее всего, из барака сбежавшего, казнили каждого десятого, а остальных оставляли без еды на долгое время. Вскоре сами заключённые стали выдавать охране надумавших совершить побег, не желая играть в кровавую лотерею.

Так и жил лагерь, котивы и медивы, предатели и насильники, виновные и не очень. Режим не щадил ни кого, особенно пособников террористов, которых травили уже сами заключённые котивы. К таким предателям записали и Китти Лину, которая уже месяц отбывала срок за свою глупость и наивность. В лагере ей было тяжело, работать руками она не привыкла, за, что уже раз успела побывать в карцере, заключённые её постоянно притесняли и отбирали еду, заставляли работать за них. Так же Китти оставалась наивной и в этом страшном месте, её постоянно обманывали и подставляли. Жизнь в лагере ей казалась настоящим адом. Этот месяц тянулся будто год, да и сокамерницы ей достались вовсе не из приятных. Одна из них была воровкой по имени Лита и имела уже не первый срок за разные преступления, такие как кража, избиение и мародёрство. Другая же была молодой девушкой среднего роста со смазливым личиком и чёрными кудрями, сидевшей за организацию притона в котором сама же и подрабатывала. По имени её ни кто не называл, а лишь по прозвищу Кудряшка. Китти же они язвительно звали медивкой, хотя в их арсенале были и куда более оскорбительные прозвище, такие как пособница и подстилка. Китти и хотела бы не обращать на них внимание, но не могла и каждое их оскорбление доводило её до слёз, чего собственно и добивались Лита с Кудряшкой.

Для Лины было счастьем уйти на работы куда-нибудь в дальний цех фабрики, но сокамерницы были не единственные, кто её не любил. Всюду ей высказывали своё отвращение за пособничество террористам, особенно после того как Лита ляпнула будто Китти состояла в «Свободе и воле». Это была полная чушь, но жизнь девушки заметно усложнилась после этого. Однажды эта общая ненависть привела к тому, что Китти избили женщины-вдовы солдат, погибших в Анбарских княжествах. Спустя день её побили вновь, и так продолжалось около недели. И не было ей покоя нигде, ни на работах, ни в камере, всюду ей говорили оскорбления, били и унижали, единственное, что ей оставалось плакать по ночам в подушку и то тихо, чтоб Лита с Кудряшкой не слышали.

В один из дней она сидела в наряде по столовой и с раздумьем смотрела на зазубренное остриё ножа. В тот день к ней впервые пришли мысли о самоубийстве, но приложив холодную сталь к запястью, она поняла, что ей никогда не хватит на это духу.