Артём Помозов - Лестница в небо [litres]

– Скорее! – прокричал сержант, затягивая Яковлева в салон. – Заканчиваем посадку! Взлетаем через десять секунд!

– Нет-нет-нет… – все повторяла Скай. – Должен же быть выход!

– Есть. Вот он. Я признателен тебе за то, что показала мне этот путь. – Никита обнял своего самого родного и любимого человека в последний раз. – Буду скучать…

Военные схватили Скай за локти и потянули к винтокрылой машине, а Никита, прошептав на прощание самые искренние слова, вскинул «Винторез» и, приготовившись к последней атаке, зажал спуск, поливая свинцовым дождем напирающих зверей.

Он впервые за все эти годы на сто процентов был уверен в том, что поступает правильно.

Будто ему действительно приказал поступить именно так кто-то невидимый, кто-то сверху, кто-то по ту сторону шахматной доски.

Вертушка взмыла в пасмурное, без единого облачка, небо.

Скай трясущимися пальцами перезарядила револьвер Никиты. Тяжелый, отливающий металликом «Кольт-Питон». Прощальный подарок ее друга, ее напарника, ее любимого. Единственного, с кем она сблизилась за эти месяцы. Стало трудно дышать, по щекам побежали слезы.

В салоне вертолета ничего не было слышно, кроме гула винтов, матерщины военных и сокрушений Яковлева. Не было слышно, как шла битва со стадом, как гибли брошенные искатели, как взрывались гранаты и как рушились хрупкие постройки и конструкции. Не было слышно и эгоиста Коннора, который так бесчеловечно, так по-скотски попользовался ею и просто исчез, просто бросил…

Теперь в ней точно не осталось никаких чувств. Ее уже не волновала та влюбленность, та крысиная возня, все эти разборки банд и исследование мелочных артефактов, на которых НИИАЗ всего-то пилит деньги. Все, что сейчас заботило девушку, – это путь к храму Могильщика, а оттуда – к центру, к самому сердцу Зоны. Чтобы понять, как исполнить свое предназначение, чтобы совершить то, ради чего она вообще пришла на Территорию Проклятых. Жалко, что дневник остался валяться в ее квартире, жалко, что она так безалаберно распорядилась чудесной книжкой. Но ничего, без подсказок справится. Что тут уже поделать?

Никого и ничего не осталось. Одна мечта. Одно желание. Покончить с кошмаром. Поквитаться с Зоной. Припомнить ей разрушенное детство и погибших друзей.

До конца было еще слишком далеко.

Никита лежал на окровавленном асфальте, упершись спиной в наваленные мешки с песком. Он и сам был весь в крови. В своей – и в чужой. Последняя баррикада, что соорудили военные, которые охраняли Академгородок. Не помогло им. Вот они, все изуродованные и неподвижные, мертвые, раскиданы, стеклянными глазами смотрящие в вечернее небо.

В магазине пистолета остался последний патрон, но Никита не спешил лично, своей рукой, заканчивать свой земной путь.

«Не сломаешь меня, Зона! Слышишь? Мою тягу к жизни не отнимешь! Я еще могу выжить. Я еще могу повоевать. Это еще не моя конечная остановка! Не надо отчаиваться! Выбор есть всегда! До тех самых пор, пока над твоей головой не захлопнулась крышка гроба, возможно изменить все что угодно».

Лаборант впервые за много лет по-настоящему ненавидел себя. Ненавидел себя за этот дурацкий порыв остаться и бросить Скай, чтобы совершить хотя бы один условно хороший поступок на своем жизненном пути. Сдохнуть ради того, чтобы сдохнуть, – это якобы правильно? Оставить человека, которого влюбил в себя, которого привязал и приручил к себе, – это правильно?

Почему-то в тот момент, на вертолетной площадке, ему казалось, что да.

Вот кто он такой, чтобы постоянно решать за других? Почему он возомнил, что если бога и справедливости в этом мире нет, то он должен себя мнить этим самым богом с извращенным чувством справедливости? Кто он такой, чтобы впутываться в паутину человеческих судеб? В эту хрупкую и ломкую паутинку. Они же, судьбы, так тесно переплетены. Потяни за одну ниточку, а порвешь десятки, если не сотни. Он же поэтому и был одиночкой, поэтому и не позволял никому привязываться к себе и не позволял никому привязывать себя. Боялся. Очень боялся заблудиться в хитросплетении этих судеб, нарушить их и порвать. Смешная логика, так как всю жизнь он только и делал, что обрывал эти нити. Но обрывал чужим, ненужным ему людям. А своих оберегал, боялся их запутать, да так глубоко, чтобы те даже не выпутались, чтобы не смогли пасть жертвами наказания, предначертанного для Никиты. Тогда, у вертолетов, он вдруг явственно понял, что, если не останется, если так жестоко не отвяжет от себя Скай, то сломает ей судьбу, подведет ее под монастырь. Но все равно терзало сейчас, до конца не хотел признаваться, что правильно поступил. Черт, да какое правильно? Нет в мире правильных или неправильных поступков. Нельзя переступить черту, потому что никакой черты нет. Есть лишь поступки. Совершенные и не совершенные. И все. Деяния есть, а судей – нет. Так оно и устроено.