Клим Жуков - Дед [litres]

Я и пошёл. Точнее – мы с Танькой.

Эта самая Танька – дебелая белобрысая девка с замечательно кривыми ногами, бесцветными бровями и бородавкой на щеке. У неё имелось два несомненных достоинства для кабацких нужд. Во-первых, она была редкостно расторопна и на все руки – от готовить до убирать. Во-вторых, происходила она из той несчастливой породы, на которую не позарятся даже крепко изголодавшиеся мужики. Что бывает весьма кстати, учитывая контингент и алкогольные возлияния, что так способствуют разнообразным подвигам.

Таня всем своим видом отвращала от подвигов на половой ниве. Это весьма полезно, так как лишние ссоры в кабаке ни к чему. Красивая же или просто приемлемая девка – один из кратчайших путей к драке.

Короче говоря, для общения в компании беглых отморозков Татьяна подходила как нельзя лучше.

Идти до Терема было всего ничего – с полста метров.

Утро выдалось морозное, с хрустким бодрящим снегом, сверкавшим в лучах восходящего солнца. Складскую площадь успел уже истоптать тропинками проснувшийся люд, который спешил по своим делам. Спешили и мы среди запахов топившихся печей и звуков нарождающегося нового дня.

Я волок короб со снедью, а Танька – два жбана: с пивом и квасом, которые придётся не раз обновлять. Ну ещё бы – на такую-то толпу! Зная атаманов характер, утреннее совещание могло закончиться или очень быстро, или, что скорее, очень небыстро, с плавным перетеканием в обед, а то и в ужин.

На крыльце Терема нас тормознули караульные – для порядку. Один из них, Михеич, не преминул хлопнуть Таньку по заду, а мне показать кулак, не балуй, мол.

– Долгонько вы! – сказал он. – Ферзь велел накрывать в нижней горнице, так что тормозить не советую. Проходи.

Кушать собрали споро, в четыре руки. Грубо, но крепко сколоченный буфет скрывал всё, что положено по такой надобности: тарелки, ложки и даже внушительный самовар с бронзовым пузом. Пока я метал на стол, Танюха растопила его на всякий случай. До чая дойдёт не вдруг, если вообще дойдёт, но пан атаман дюже любил запах самоварного дымка – за уют.

Уюту в его понимании служили и громадные часы-ходики с маятником и кукушкой. Ничем, кроме домашнего тик-так, их наличие в горнице не оправдывалось, так как врали они всегда минимум на четверть часа, причём в непредсказуемую сторону: то опаздывали, то спешили.

Наконец появился и хозяин.

А нам что, у нас уже всё готово!

Десять приборов на столе вокруг судков с кашами, квашеной капустой, мясом и немудрящими, но обильными закусками.

Ферзь был хорош. Среднего роста, широкоплечий, с усами вразлёт и залихватским каштановым вихром, в ладной шерстяной паре и скрипучих хромовых сапогах. Чёрные глаза глядели востро и здорово смахивали на два кинжала, в смысле заточки взгляда и совершенно татарского разреза.

– Гостей к столу, – сказал он, совершив широкий хлебосольный жест рукой, словно зачерпнув половину горницы в ладонь. – Угоститесь… чем богаты.

Вслед ему вошли двое ближников: бригадир Наган (тот самый жилистый малый, что так складно выводил вчера «Батальонного разведчика») и бригадир Слепой. Слепой был видным стрелком, который из своей снайперской трёхлинейки на спор валил скачущую белку с пятисот шагов. Слепым же его звали для смеха, но с несомненным уважением.

Наган заработал погремуху понятно отчего. От револьвера системы Нагана. Очень он его уважал и всюду таскал с собой. Хоть это и кажется глупостью – как же, полно куда более современных пушек, но вот прикипел человек душой. Фрунзик Карапетян не раз говорил (а ему можно верить), что если у Нагана револьвер в кобуре, это значит, что он уже почти выстрелил и попал. Не зря, значит, погремуха. Значит, взаимная у них была симпатия с тем стареньким стволом.

Потом в горнице появились деловые, а замыкал шествие Ферзёв телохранитель – некто Кузя, обладатель чёрной бороды и устрашающих костистых кулаков. Все расселись, кроме Кузи, занявшего место позади атамана, да так и оставшегося стоять столбом.

– Ну, с Богом. – Ферзь троекратно перекрестился. – Покушаем, а дела обождут.

– Сытно кормишь, старшой! – ответил Рыбак за всех и хищно повёл носом. – Это ж как у тебя обедать заведено с таким завтраком?

– Одних обжорство убивает, а других – наоборот. – Ферзь довольно улыбнулся в усы. – Меня – наоборот.

– Ага, и меня! – подхватил тот, кого звали Резаным.

После все вдоволь начавкались. Мы с моей помогальницей едва поспевали обновлять тарелки и кружки.