Константин Соловьев - Раубриттер (IV.II - Animo) [СИ]

На ландскнехтов, подумал Гримберт, ежась от этой мысли. На организованный отряд головорезов, в котором каждый знает свою роль и способен действовать сообща, выполняя волю командиров. А еще это количество оружия, что было у них с собой! Мерзавцы вооружились не обсидиановыми ножами и не атамами, выточенными из бедренных костей. Они притащили с собой до черта аркебуз, а еще настоящую полевую артиллерию в невероятном количестве. Одних только легких кулеврин и серпантин хватило бы, чтоб перебить на открытой местности две-три сотни регулярной пехоты без прикрытия брони.

Что это за ритуалы такие, для проведения которых требуется собрать больше орудий, чем собрал герцог Саган для своей Пляски в Алой Луже? Или не ритуал это вовсе, а…

Война, подумал Гримберт, ощущая желание приложить горсть снега к раскалившимся внезапно вискам. Вот какая нужда погнала еретиков в Сальбертранский лес. Они нарочно накапливают здесь силы и оружие, чтобы потом… потом…

Начать свою собственную войну, подумал он с ужасом. Окружить и взять штурмом какой-нибудь из беззащитных городов, у которых нет ни крепостных стен, как у Турина, ни собственной артиллерии, ни рыцарей, готовых прийти на помощь.

Он вдруг представил, как этот сброд окружает Сузе или Буссолено. Как языки огня, исторгнутые серпантинами и кулевринами, рвут в клочья жалкое ополчение, выдвинувшееся на защиту своих домов с жалкими пищалями да косами. Как улюлюкающая толпа врывается в дома, выхватывая из люлек маленьких детей, прибивая ножами к дверям хозяев, поджигая амбары и мельницы…

Картина была столь жуткой, что у него перехватило дыхание. Вот почему ублюдочные еретики устроили засаду вместо того, чтоб сбежать. Не могли позволить, чтобы их присутствие было кем-то обнаружено прежде условленного часа. Сознавая свою силу, дерзнули напасть на пару рыцарей, которых превосходили и по хитрости и по огневой мощи.

Но ничего. Гримберт шмыгнул носом, силясь разогреть в себе ту искру ярости, что направляла его действия в бою. Отец разберется с ними. Когда сюда заявятся рыцари, да не две жалких учебных машины, а целое знамя – две, нет, три дюжины! – у этих ублюдков будет немного времени, чтобы раскаяться в своих грехах. Может, минута или две. Прежде чем Туринские рыцари не вомнут их в снег и не спалят к чертовой матери вместе с их проклятым логовом, а потом…

Корявое дерево в нескольких туазах от него, которое он намеревался обойти справа, вдруг шевельнулось. Еще один дьявольский морок Сальбертранского леса, просто луна выплыла из-за тучи, одновременно дунул ветер, вот и померещилось… Просто обман зрения, мелкая досадливая галлюцинация, ничуть не удивительная для нервной системы, истощенной долгой нейро-коммутацией. Просто надо не обращать внимания и…

Дерево качнулось, уже отчетливо, но без скрипа, совершенно беззвучно. Будто собиралось обрушиться, даже накренилось, но в какой-то миг передумало. И вдруг расползлось в стороны, стремительно меняя форму, обернувшись чем-то большим, тяжело ворочающимся, сопящим…

Гримберт ощутил, как внутренности ошпарило соленым кипятком, а на мочевой пузырь навалилась пугающая тяжесть.

Зверь. Животное.

В жидком свете луны он уже видел припорошенную снегом густую темную шерсть. Слышал хриплое дыхание, вырывающееся из чужой глотки. Замечал мерцающие влажные огоньки чужих глаз, смотрящие прямо на него. И еще он вдруг ощутил дух зверя – тяжелый запах чужого тела, перебивающий все прочие, существующие в мире, даже гадостные ароматы Сальбертранского леса.

Зверь испустил негромкий вздох. Большой, кряжистый, массивный, как вывороченный из земли столетний дубовый пень, он в то же время двигался так медленно и мягко, что снег под ним даже не скрипел. Из-под массивного покатого лба на Гримберта смотрели два влажно мерцающих глаза, и смотрели безо всякого радушия. С мертвенной холодностью хищника.

И только тогда Гримберт понял, кто это. Понял слишком поздно, едва не оказавшись к нему вплотную.

Он сразу узнал этого зверя, хоть ни разу не видел. Вспомнил жуткие рассказы Магнебода, который по юности увлекался охотой и многих опасных существ, опрометчиво созданных Господом, извел при помощи охотничьего огнемета и мин.

У этого существа не было имени. По крайней мере, такого, которое прижилось бы по всей империи, потому в тех редких краях, где он уцелел, звали его по-разному, везде на свой манер, но везде с опаской. Суровые даны с севера именовали его Бьорн. Горделивые лехиты на своем лягушачьем языке, невыносимом для христианского уха, niedźwiedź. Вымершие сто лет назад фракийцы – Урс. Даже дикие венды, не знающие ни письменности, ни веры, ни совести, но хорошо знакомые с этим зверем, придумали для него имя, которое звучало как «вьедмьедь», что в переводе на франкийский означало «Подземный владыка, поедающий мёд».