Константин Соловьев - Prudentia [litres]

– Я не учил тебя этому.

– Что?

Удивительно, кажется, Магнебоду удалось застать его врасплох. Гримберт разозлился на себя – давно, очень давно он не позволял никому застать себя врасплох.

Магнебод тяжело засопел. Грузный, располневший, в своем жалком дублете, трещащем по всем швам и ветхом от времени, он не являл собой грозного зрелища, однако взгляд его, брошенный в упор, неизменно заставлял всякого собеседника испуганно отшатнуться. Взгляд огромной боевой махины, способной раздавить одним только своим прикосновением. Испытав на себе этот взгляд, прожженные императорские бретеры, самоуверенные чемпионы и ретивые дуэлянты стремительно бледнели, считая за лучшее совершить маневр уклонения и выйти из боя.

– Я учил тебя стрельбе на сверхдальние. – Магнебод провел пальцами по своей спутанной грязной бороде. – Маневрированию в ограниченных пространствах. Навигации по магнитным полюсам. Шифрованию, навигации, тактическому сыгрыванию. Тысячам вещей, которые положено знать рыцарю. Но, во имя памяти твоего отца, не я учил тебя интриговать, Гримберт. Этому ты научился сам.

– Что?

– Ты слишком быстро повзрослел. Еще вчера ты бил палкой крапиву у замковой стены, воображая, что отбиваешь у сарацин Гроб Господний, а сегодня уже ведешь в атаку три дюжины рыцарей Туринской марки, как когда-то вел твой отец. Но иногда мне, старому рубаке, делается жутко, когда я замечаю, до чего ты не похож на него.

Холодная судорога на миг сжала глотку, мешая нормальному слюноотделению. «Не паника, – механически отметил он, – лишь гадкий рефлекс». Ощущая себя в теле стального великана, постепенно забываешь о том, до чего странно и примитивно устроено твое истинное, состоящее из плоти и крови. Никчемное нагромождение разнородных тканей, такое уязвимое и подверженное множеству неконтролируемых внутренних реакций.

– Будь добр выбирать выражения, – холодно отчеканил он, заметив, что даже мальчишки-оруженосцы, снующие по «Золотому Туру» с тряпками, на миг превратились в неподвижные, прилипшие к броне изваяния, вроде тех, что украшали стены его палаццо. – Ты верно служил моему отцу, и я никогда этого не забуду. Но ты присягнул мне, а значит…

Магнебод сплюнул оземь. Еще одно непростительное нарушение всех мыслимых норм приличия в обществе маркграфа. Но если бы кому-то пришло в голову вести записи всех нарушенных Магнебодом придворных протоколов, Туринская библиотека едва ли годилась в качестве хранилища для них, скорее, пришлось бы использовать бездонный церковный информаторий…

– На плечах у твоего «Тура» четыре двенадцатидюймовки, – тяжело обронил он. – Потрясающая огневая мощь. И я знаю, что ты бьешь из них без промаха, потому что когда-то сам учил тебя этому. Но знаешь, все чаще мне кажется, что ты избегаешь использовать это оружие. Вместо этого ты куда охотнее пускаешь в ход другое. Свои ядовитые злокозненные планы.

Гримберт набрал воздуха в грудь, чтоб хватило на резкую отповедь, но Магнебод явно не желал предоставить ему возможность для контрудара.

– Я паршиво вижу еще с тех пор, как херовы силинги залили нас с твоим отцом ипритом во времена Адской Наковальни. Но я еще не слепой, Гримберт. Я вижу, что тебе куда привычнее расправляться со своими врагами при помощи хитроумных планов и интриг. Нет, дай мне закончить, пока чертова жажда снова не вернулась… Ты всегда был умным мальчишкой. Может, не таким сообразительным, как Аривальд, тот схватывал на лету, но… Ах, черт, да… У тебя всегда была светлая голова. Но все эти твои планы, все эти задумки… Ты никогда не делаешь ничего случайно, так ведь? Если ты что-то делаешь, то только тогда, когда полностью уверен в результате. И каждый план у тебя – что паутина о тысяче нитей. Тут потянешь, там дернешь, там обрежешь. Как…. как…

Произнесет или нет? Гримберт поймал себя на том, что с интересом ждет этого. Это слово часто произносилось в Туринской марке, но никогда – в его присутствии. Обычно если кто-то осмеливался его произнести, то лишь после того, как убеждался, что поблизости нет маркграфа Гримберта или его слуг.

Это слово тайком преследовало его уже много лет. Ступая на тонких невесомых ножках, оно пробиралось в маркграфский дворец и тихонько сновало там, прячась при его появлении. Оно шуршало на грязных улицах, замирая при виде печатающих шаг стражников с турами на кирасах. Оно гудело на ветру, с какой стороны света этот ветер ни заявился бы в Турин. Оно проникло даже в его рыцарское знамя, найдя щели в доспехах. Иногда Гримберту даже казалось, что он видит это слово на чьих-то губах, но всякий раз это оказывалось мороком. Во всех землях империи франков не нашлось бы человека, способного произнести его, глядя в лицо Гримберту, маркграфу Туринскому.