Иван Солин - Франт 4

— Да это всё какой-то розыгрыш!

— Возмутительно!

— Давайте переименуем должность и поглядим! Ровская не жалко, вот пусть и…

— Не верю!

— Я снимаю свою кандидатуру, — почти одновременно раздалось многоголосое… ну пусть будет, мнение Совета.

— Тишина! Тишина, я сказала! Значит так, мы не станем поддаваться на эти… — внезапно прервав свой деятельный спич, розоволосая с недоумением полезла в карман, а после того как она, пребывая в смятении, под столом вскрыла извлеченный конверт, чтобы ознакомиться с его содержимым, то вся побелев механическим голосом продолжила. — Объявляется п-перерыв до… время будет назначено(сглотнув) дополнительно. Все свободны.

Наконец подытожила бледная и запинающаяся председательствующая Топьская, пока внезапно вся позеленевшая Трактская, едва удерживая желудочные спазмы, убежала в туалет. У большинства же прочих присутствующих возникли схожие позыва, хотя у некоторых, особенно стойких, прямо-таки зверски разболелись, у кого голова, у кого живот, поэтому спорить никто не стал, а все стремительно, с не меньшей решимостью нежели и умчавшая фиолетововолосая, поспешили покинуть зал совещаний.

Сама же Топьская, побелевшими пальцами продолжала сжимать непонятно откуда взявшееся у нее в кармане письмо, запечатанное черным сургучом с изображением дракона, где на удивительно белой бумаге помимо единственной строчки, гласившей: «Пора сделать перерыв. Подольше», — присутствовала еще и картинка, на которой очень четко, в невероятно живых цветах, мастерской рукой, по-видимому выдающегося живописца, способного передать всё с ошеломляющей четкостью, был запечатлен довольно замысловатый сюжетец. А представлял он из себя троицу, как видно, очень близких знакомых, что с довольными рожами, голышом и в обнимку развалились на всклокоченной постели. И были это: Топьская и Борода, а между ними здоровенный орангутанг.

Бум!

Наконец позволила себе грохнуться в обморок председательствующая, когда зал наконец опустел.

Отключив режим невидимости мантии-невидимки, от чего в этом своем балахоне став словно владыка ситхов, я едва удержался чтоб не шарахнуть пару раз молниями, когда с помощью Вжуха делал селфи в вычурных и максимально пафосных позах, но всё же опомнился, и бурча себе под нос что-то о том, как недоволен тем, насколько же коряво этот Котэ перевел мой идеальный стих с его изящными и остороумными рифмами, я направился к бесчувственному телу розоволоски.

Язык истинных магов для этой мистификации я избрал с целью оказания большего эффекта на местных, привыкших преклоняться и благоговеть перед всем прамирянским. Ну и был уверен в том, что мои письмена легко переведут и поймут смысл изложенного. Хотя, признаться, всё же перестарался, выбрав какой-то, судя по всему, технический диалект, раз признанный филолог Польская не осилила мою изящную поэзию. Мда.

Хорошо еще хоть, что этот старый сморчок у них нашелся. Гад такой, так испоганить мой шедевр. У меня ж у самого едва кровь из ушей не пошла. Правда суть он всё же верно передал.

Откуда я знаю этот язык? Так тут как раз не сложно. Благодаря специальной программке нейросети, ну слегка доработанной конечно, после «поглощения» множества томов в оригинале и их переводов, как можно понять в результате «сканирования» библиотеки, я скомпоновал словари. Пожалуй, они у меня сейчас наиболее полные в империи. Но это не точно. Ну а дальше дело техники.

Когда, после подготовки всего необходимого, забрался в башню, а там как раз уборка шла, то обнаружил во Взоре странные плетения сбоку письменного стола Бороды, ведущие к не вскрытому тайнику. Плетения повредил, что, к слову, вполне по силам моим усикам, а вскрыв почему-то пустой тайничок, закинул туда заранее подготовленный антуражный реквизит с парой сотен Сребрых. Я сейчас довольно состоятелен, поэтому даже не поморщившись.

Потом, когда устал ждать, привлек шумом к тому месту убиральщиков и продолжал дальше наблюдать за разворачивающимся действом, когда те сначала чесали репу, затем воровато оглядывались, но в конце концов, впечатлившись незнакомыми каракулями и страшными картинками, позвали-таки старшего.

Наблюдал я из-под мантии-невидимки, разумеется. Я теперь, благодаря этой прелести, прям имба и подумываю даже сменить имя на Мартин. Но пока не решил.

Так вот, когда наконец приковылял старикашка, вызванный после неудачи Польской и по подсказке старшего по хозчасти, и маниакально поблескивая шальными глазами, а также что-то скрипя своим противным голосом, перевел-таки мою писанину, я озаботился тем, чтобы его приняли на Совете и выслушали в первую очередь.