Евгений Витязев - Молох

Станция Обводный канал открылась 30 декабря 2010 года, за десять с лишним лет до Катастрофы. Об этом мне говорили мои предки, лица которых я никак не мог вспомнить. Я не знал, обитаемо ли место, но лучше бы оно так и было. Если я не увижу здесь живых, пусть даже Веганов или загадочной лемурии с их роботом-отшельником, то так и так сведу концы с концами.

Канал ослеплял своим светом. Глаза с непривычки защипало. Я влез на станцию, оставляя за собой следы крови. Меня вновь вырвало, на этот раз желчью. Кишки безжалостно сжимались в узелки; в висках неприятные толчки. Я сделал пару шагов по направлению к арке. Ещё усилие, и станция встретит меня как гостя после путешествия длинною в жизнь, но ноги подкосило, и я провалился сквозь пол.

Так я летел целую вечность, пока не приземлился на деревянный паллет. Меня согревало кострище. Рядом плясали шаманы, распевая причудливые песни.

— О, брат, ты очнулся — подошёл ко мне один из… Подождите, передо мной же…

— Вы — хиппи?

— Да, братуха. Не удивляйся… Когда нас согнали анархисты с Кировского и Нарвы, наша коммуна не знала, куда податься. Поначалу мы затусились в Весёлой деревне.

— Дыбенко?

— Ха-ха, оно самое. Ну, наркота там, марихуанчик. Затем поняли, что нам надо искать своё место, но чтоб о нём никто не знал. И попали сюда.

— Но как вы прошли Минотавра? — глупее вопроса я задать не мог.

— Да ты что, друг — это мифы Давней Греции. Не читал такую книжку? Расслабься. Мы тебя немного подлатали своими снадобьями.

— Какими ещё…

— Ты только встань — улыбался хиппи.

Я не верил своим глазам. Боли не было, кровь не шла. Только голова трещала будто с дикого похмелья, но то мелочи жизни. На меня никто не обращал внимания, словно я был частью Их общины. Не удивлял посему лозунг детей-цветов, всплывший в закутках моего рацио: «Нет войне, делай любовь». Если я ничего не напутал. Лишних вопросов задавать не стоило. Только одна любовь — большая и вселенская. Представляю, все бы станции переняли опыт Обводки. Но здравый рассудок диггера понимал, что жить бы стало ой как скучно. Без мира нет войны, а без любви ненависти. Инь и ян. Так было и будет всегда. Остальное — утопистам.

— Как тебя зовут то? — решился таки я на вопрос, разглядывая целителя.

— Эй, у нас нет имён. Все мы — дети Геи. Правда, Ей сейчас плохо, но мы верим, что когда-нибудь Она поправится и мы снова будем наслаждаться Её дарами.

«Ага, через несколько тысяч лет», — подумал я. Похожие мысли мне приходили в Кузьмолово, когда наша группа смертников остановилась на перевал.

— А часы у вас есть? — старался задать я осторожнее вопрос, по сути, заранее зная ответ.

— Конечно — удивил меня растаман. — Без десяти двенадцать. Ты в изменённом сознании пролежал недолго, а наши травки действуют моментально.

— Мне надо бежать.

— Постой — подошёл ко мне седовласый хиппи. На вид можно было смело давать ему лет сто. Зуб дам, главный шаманище у них, ибо музыка тут же прекратилась и на нас заворожено глядела вся коммуна. — Я вижу в твоих глазах смятение. Ты что-то пытаешься важное вспомнить. Думаю, мы имеем право знать, что именно.

— Хорошо — я развёл руками. — Всё дело в истине, которую я пытаюсь постичь. Но даётся она мне с трудом и я не смогу полностью её, так сказать, узреть без постороннего на то вмешательства.

— Истина где-то там и может подождать — старец знал больше, чем я мог себе вообразить. — Ты хочешь знать своих родителей. Знать, как оказался в метро.

— Ну, я, э-э-э…

— Удели нам время, мы поможем тебе вспомнить. Видишь там часы? 11:52, ровно в 12:00, обещаю, мы тебя отпустим.

Я кивнул головой. Была не была. Ведь я обязан им жизнью. Станут ли они меня убивать? Нелепо думать о таком. Хиппи-целитель посмотрел на старика, после, получив немой ответ, достал из кармана синюю таблетку. Дабы не терять время, я тут же проглотил её. Безвкусная. Может, не нужна мне никакая Волковская? В какой раз убеждаюсь я в этом, в какой раз отрываюсь от земли и парю над ней. Всё выше и выше, в облака. Я вижу птиц, пролетающих надо мной, горные массивы и ледяные шапки. Солнце ослепляет. Оно становится всё ближе, всё больше. Вот-вот и опалит крылья. Я возгораю, но не чувствую боли. Наоборот — эйфорию. И она стрелой уносит меня вниз, обратно на Землю, сквозь облака, сквозь космос, подобно метеориту, сопротивляющемуся атмосфере. С Эвереста я разбиваюсь в лепёшку миллионами пушистых перьев.

Перья превратились в пепел, летящий по воздуху как снежинки в зимний день. Гражданский Проспект наполовину разрушен, даже эскалатора вниз не видно. Полной решимости, я двинулся к руинам.