Вячеслав Базов - След Охотника [CИ]

Стены перестали сужаться, пространство покачнулось, завалилось на бок, и Глейну пришлось пригнуться, он по-прежнему был в тесной могиле, но она больше не стремилась раздавить его. И Глейну правда казалось, что он победил, пока рядом с ним не послышался тот же блеклый голос:

— Зачем это сделал? Что такое жжется?

Пахло чем-то резким, гниющим, и в этом каменном мешке что-то ползло мимо Глейна, как змея, и у него снова сдали нервы.

— Кэйсар! Вытащи меня! — заорал он и понял своим Охотничьим чутьем, что существо смотрело прямо в глаза ему, замерло напротив. У Глейна это вызвало отторжение, сродни тошноте, словно ему на голову бочонок с крысой надели.

Скорее от страха, чем расчета ранить, Глейн лезвием вверх поднял нож. Он уперся во что-то мягкое, и, почувствовав облегчение от этого, от того, что может сделать хоть что-то, Глейн из всех оставшихся сил повел нож вверх, рубил эту самую «крысу». Какое-то время не происходило ничего, и Глейн ждал удара с любой стороны, но потом его каменная могила рассыпалась отдельными камнями, и, хоть и выбиваясь из сил, оставшийся снаружи Кэйсар проворно эти камни откидывал в стороны. Он уже и забыл о спасенной девушке, та плакала от ужаса, спрятав лицо в ладонях.

У Глейна были серые от пыли волосы, лицо в черной каменной крошке, и он выглядел таким же беззащитным, как эта девушка, такой же тихий и напуганный, когда его наконец достал Кэйсар.

Пожалуй, Глейн еще надолго остался бы в том кургане, если бы не тормошил Кэйсар. Девушку отцу отдали в почти бессознательном состоянии, она бледнела, закатывала глаза и болезненно стонала. Глейн снова сам говорил со старостой и от предложения остаться в деревне на ночь отказаться не смог. Тем более, что и правда темнело. И все же Глейн выглядел отрешенным, странным, и заметивший это староста к вечеру принес бутылку с едкой мутной жидкостью, налил в небольшую чашку всего пару глотков, и Глейн выпил, ни о чем не спрашивая. После этого стало лучше — мир поплыл и перестал быть чем-то настоящим. А чудовище в кургане — как что-то далекое, прочитанное в книге.

Когда-то в детстве Глейна пугали и оборотни, и вампиры, и прочие умертвия. И от первых чудищ он шарахался. Какое же чувство собственной силы было у него после того, как он впервые помог учителю убить что-то хищное, страшное. Глейн смог победить страх физически, после этого он с еще большим азартом приступил к тренировкам. И давно пора было уже перестать бояться, но получалось, что монстры — дело привычки. С вампирами дрался, ходячих мертвецов крошил, а новые чудовища еще вызывали в нем дрожь и мистический ужас.

Лежа на спине, Глейн думал о том, что наверняка никто больше из Охотников не испытывал страха, если только детский перед учителями, именно за то, что «будут ругать». И Глейн не мог отделаться от мысли о собственной ничтожности и о том, сколько еще будет незнакомых, пугающих монстров, и совершенно не чувствовал от этого детского восторга, который был с самого начала.

Кэйсар вошел, прикрыл дверь в пыльный покинутый дом, пустотой своей напоминающий палатку. Даже огня никто не зажигал, но на дворе уже весна, и в доме не стужа, а освежающая прохлада.

Глейн приподнялся. Он всегда старался делать вид, что ему лучше, чем кажется. Он мог жаловаться на холод, на слякоть, и то выражать не словами, а кислой миной, но показывать, что ему было страшно, — все равно, что жаловаться на недержание.

— Знаешь, — негромко начал Кэйсар, и в темноте видно было только его блестящие глаза и бледный мазок лица, — я сегодня понял эту вашу идею ошейников… то есть не вашу, а для нас что они значат. Когда Хегана там избивали, у его вампира чуть шея не переломилась. И сегодня, когда тебя этой скалой накрыло, я не знал, умер ты или нет. А был бы ошейник — я бы все чувствовал. К тому же… когда хозяин умирает, если нового нет, чтобы освободить хотя бы… тот, что в ошейнике, тоже ведь кончается.

— Я все-таки надеюсь, что ты проживешь дольше меня, — пожал плечами Глейн, и Кэйсар подобрался ближе, сел на корточки напротив него, совершенно искренне спросил:

— А зачем?

— Мучается девонька. У нее же пять дней в животе ничего не было, а ты ее пшеном кормить, как птаху, — мягко упрекнул староста.

— Простите, нас убивать учили чаще, чем спасать, — извинился Глейн.

— Дать тебе еще с собой бормотухи? Мне не жалко, у меня много ее.

— Нет, спасибо. Давно пора учиться как-то самому с этим справляться, — улыбнулся Глейн. Ему вспомнился Хеган, часто пьяный до безобразия на собраниях. Но тот глушил не страх, у Хегана больное место — это память.