Дмитрий Силлов - Закон Припяти [litres]

Ощущение было словно в пасть к хищному растению дианее лезу. Фиг его знает, что учудит прибор, созданный мутантом.

Но я верил Харону. И не потому, что мы как-то дрались с ним плечом к плечу на арене против общего врага – порой и лучшие друзья предают, что уж говорить о случайных товарищах по несчастью. Просто я очень редко верю живым. А вот мертвым доверяю больше, ибо нет у них интереса вредить кому-либо – если они, конечно, не зомби.

Крышка стеклянного гроба принялась так же неторопливо опускаться вниз. Но я еще успел заметить как Рудик боязливо лезет в соседний саркофаг, благо их в лаборатории аж пять штук стояло. Ну, что ж, если судьба повернется к нам спиной, по-мрем все вместе. Но все же я искренне надеялся на лучшее – ведь когда ты ложишься в гроб, ничего другого просто не остается.

Прозрачная крышка зафиксировалась с легким щелчком, после чего я немедленно почувствовал, как моему затылку и ладоням стало мокро и холодно. Автоклав довольно быстро стал заполняться вязкой, маслянистой жидкостью – которая, как ни странно, совершенно не смачивала ткань камуфляжа. Что-то типа расплавленного пластилина – ледяного, и исключительно мерзкого на ощупь.

Жидкость поднималась все выше, и мне это нравилось все меньше. Меня не отпускала мысль, что у Харона была веская причина отомстить мне. Так может он решил перед смертью рассчитаться с долгами, и тупо утопить меня в своих автоклавах вместе с моими товарищами?

Похоже, те же мысли посетили и кио. Я услышал справа мощный удар, потом второй, третий. Настя билась в стеклянном гробу, пытаясь разнести крышку изнутри. Думаю, бесполезное занятие. Силищи у кио, конечно, не занимать, но многослойное стекло такой толщины выдержит даже пулеметную очередь, выпущенную в упор. Поэтому я лежал спокойно, не дергаясь, и не особо рефлексируя. Утопление, конечно, смерть неприятная, но мучиться придется не слишком долго. В этом плане существуют варианты гораздо более болезненные и продолжительные.

Внезапно я ощутил, что на моих утопленных конечностях защелкнулись мягкие, но мощные захваты. Я рефлекторно попытался дернуться. Бесполезно. Я даже пошевелиться не мог. В следующее мгновение два таких же захвата обвились вокруг шеи и головы, сильно надавив на глаза и плотно прихватив уши. Ну, вообще замечательно. Нечто подобное я уже ощущал недавно в лаборатории Захарова, когда лежал на столе парализованный хит-рым аппаратом. Но там я хоть головой двигать мог. Здесь же и этого не оставили.

Вдобавок я почувствовал, как что-то мощно надавило мне на горло, перекрыв доступ кислорода. Любой человек в такой ситуации автоматически разинет пасть в надежде схватить ею хоть немного воздуха. И я не исключение.

Но вместо вожделенного воздуха мне в ноздри и в горло скользнули гибкие трубки.

Признаюсь, от полноты ощущений глаза у меня вылезли из орбит. Обычно интубацию проводят, когда человек находится под наркозом. Но когда тебе в трахею без обезболивания суют довольно толстый шланг, хочется только одного – сдохнуть, и как можно скорее.

Но обычно исполнением таких роскошных желаний не занимается даже пресловутый Монумент. Поэтому сдохнуть не вышло. В легкие хлынул немного сладковатый воздух, отдающий клубникой, при этом носовое дыхание отрубилось, перекрытое трубками.

Я в любой ситуации привык думать только о плохом раскладе, ибо про хороший думать не надо, если что он сам придет. Поэтому я принялся вспоминать, какой газ так пахнет. Разумеется, отравляющий. Циклозарин? Нет, тот скорее с персиковым запахом. Хлорпикрин? Тоже не похоже, тот вроде резче вонять должен…

А потом думалка перестала думать.

Нет, я не вырубился. Скорее, слегка отъехал, погрузившись в некое полубеспамятство. Но при этом я осознавал, что мне стало очень больно. Экстремальная боль пронзила все тело, от макушки до пяток. И если б не это полуотъехавшее состояние, я бы наверно просто отключился. Но приторный клубничный газ обволакивал мозги, не давая им вырубиться, и мне оставалось лишь плавать в океане боли, расплываясь в ней безвольной кляксой… Становясь этой самой болью, растворенной в вечности…

И вдруг настал момент, когда я осознал, что вязкая жидкость уходит, стекает куда-то вниз. При этом вслед за нею с моего тела сползли и захваты, фиксирующие голову и конечности. А еще в моей дыхалке больше не было трубки, всунутой туда принудительно, и я мог дышать самостоятельно.

Я приподнял свою руку насколько позволяла стеклянная крышка автоклава. И даже не особо удивился тому, с какой легкостью я это сделал. Потому, что это была не моя рука, которая до загрузки в автоклав была вдвое тоньше этой конечности, перевитой серебристыми гипертрофированными мускулами.