Борис Батыршин - День, который не изменить [litres]

Но часть «трёшек» всё же успели встретить кавалергардов лицом к лицу. Перед самой сшибкой кавалеристы заученно разредили шеренги, и картинно прошли сквозь строй друг друга «гребёнкой». Залязгали клинки, серые гусары разворачивали лошадей, чтобы ударить в спину кавалергардам. Но с фланга уже налетели чёрно-серебряные, прижимая серо-алых к партизанскому дреколью.

Пушка грохнула, выбросив двухметровый столб ватно-белого дыма. Бутафорский заряд был слишком слаб, и единорог, вместо того, чтобы откатиться на несколько шагов и зарыться хоботом в дёрн, лишь подскочил на высоких колёсах. Витька вспомнил, как отлетали назад тяжёлые орудия Курганной батареи, как номера налегали на канаты и гандшпуги, возвращая их на место…

Сейчас этого не требовалось: «артиллёр» опустил ёжик банника в ведро с водой, в два движения пробанил ствол. Другой закинул в жерло полотняный мешочек с порохом, добавил туго скрученный пучок травы, заменяющий пыж. Первый номер перевернул свой громоздкий инструмент, и прибойником — деревянным утолщением на обратной стороне банника — туго заколотил заряд в ствол.

Канонир ковырнул протравником — заострённым куском проволоки — в затравочном канале, досыпал пороха из жестяной пороховницы. Лёха Долотов, состоявший в должности фейерверкера, раздувая щёки, дул на фитиль.

— Па-а-а-берегись!

Витька отскочил от лафета. Долотов поднял пальник — жезл, на конце которого, в особом зажиме тлел фитиль, — и вдавил в затравку. Порох вспыхнул, рассыпая искры, пушка в очередной раз прогрохотала — низко, солидно, перекрывая ружейную трескотню, и несерьёзные «бабахи» четырёхфунтовок.

— А-а-атставить стрельбу!

Артиллеристы обернулись. К батарее скакал павлоградец в камуфляжной куртке поверх доломана.

— Лексей Борисыч, перерыв! Веди своих на бивак, обедать. Полтора часа отдыхаем, потом ещё один прогон!

Руководитель клуба, Алексей Борисович Красильников, маленький, толстенький, сущий гном, с вечной добродушной улыбкой на круглой физиономии — кивнул. Прислуга засуетилась возле единорога. Мишка волок на плече два деревянных рычага — правила, Витька подхватил деревянное ведро, в которое окунали при стрельбе банник. Надо бы зачерпнуть воды, а то всю расплескали…

Кавалеристы — и «французы» и «русские», — нестройной толпой, рысили к броду через ручей. Над палатками, за косогором поднимались дымки — в полевых кухнях варились щи и гречневая каша.

Тренькала гитара; гусары и артиллеристы, «французы» и «русские» подпевали. Реконструкторы устроились вокруг костра: новосибирцы, москвичи, самые разные люди в мундирах, заглянувшие на огонёк и песни. По рукам пошла кожаная фляга, поленья шипели, стреляли угольками, над огнём повис котелок.

Парень в накинутом на плечи ментике и смешной шапочке-«бонэ», перебирал струны. Этот головной убор — фуражная шапка, предназначенная для ношения вне строя — напоминал Витьке гномьи колпачки из диснеевской «Белоснежки»: длинный треугольный «хвост», свисающий чуть ли не до плеча, заканчивался замызганной красной кисточкой.

Тренькнул мобильник. Витька завозился, нашаривая некстати оживший гаджет. На биваке не приветствовались высокие технологии. Хочешь поговорить по мобильнику — отойди в сторонку, не мешай остальным, не сбивай настрой!

Вите уходить не пришлось: экран заволокли лиловые разводы, потом замигала надпись: «неотвеченный вызов». Он пожал плечами и убрал «Самсунг» в сухарную сумку.

Эти сумки — белые, из грубого холста, на лямке через плечо, — ребята получили вместе с формой. В них, за неимением карманов на мундирах, таскали всякие необходимые мелочи: ложки, складные ножи, запасные кремни к ружьям, зажигалки.

А песня зазвучала снова:

Витькины родители любили такие песни — Визбора, Городницкого, других бардов. Студентами, они ходили в походы и всегда брали с собой гитару. Здесь тоже костёр, гитара, пахнущий дымом чай, только вместо туристической романтики, байдарок, гор, геологов — другие темы.