Альбина Нури: Не мой мир

Но они уже помогли… Надпись в тетради – это ведь ключ, намек, подсказка. Где-то здесь, в комнате, родители спрятали нечто, способное вернуть Алекса из Пространственной Зоны. Прямым текстом указать на это они не могли, чтобы не воспользовался кто-то другой.

Если бы в комнате оказался не Алекс, а посторонний человек, то призыв «Возвращайся!» ничего бы ему не сказал. Он адресован только Алексу, а значит, он должен догадаться о смысле этой фразы.

Алекс пробежал по комнате туда-сюда, стараясь сконцентрироваться, привести мысли в порядок. Ответ пришел внезапно, словно кто-то прошептал ему на ухо, и он даже засмеялся, до чего все просто.

Конечно, отгадка может крыться только в одном месте. Удивительно, как он сразу не догадался, – все же очевидно. Алекс подошел к полке и взял в руки деревянный сундучок, который папа привез ему из Испании. Пираты, корабли, клады, зарытые на необитаемых островах – Алекс буквально бредил всем этим. И прятал в сундучке свои сокровища.

Чтобы открыть шкатулку, нужно постараться: это была довольно хитроумная конструкция. Поворот ключа результата не давал – необходимо было отыскать скрытую пружину и надавить на нее.

Алекс сделал все, как надо, и крышка приоткрылась. Внутри лежал белый плотный конверт. Он осторожно вытащил его – конверт был заклеен. Алекс поднес его к окну, чтобы взглянуть на свет. В конверте, похоже, находился лист бумаги и что-то еще.

Волнуясь так, что, кажется, забывал дышать, Алекс вскрыл конверт. Там, действительно, находился сложенный пополам лист бумаги и еще один маленький запечатанный конвертик.

Он развернул лист бумаги и прочел: «Здравствуй, Алекс!»

Письмо.

Письмо, которое непостижимым образом нашло его в Пространственной Зоне.

«Здравствуй, Алекс!

Я пишу тебе, не зная, прочтешь ли ты когда-нибудь эти строки. Я уже даже не знаю, надеюсь ли, верю ли… Прости. Я ведь не имею понятия, жив ли ты.

Ты остался в Пространственной Зоне, и в первое время тебя пытались искать, хотя всем с самого начала было ясно, что это бесполезно. Никто не возвращался из Зоны после закрытия Портала, обратной дороги нет. Это были просто попытки продемонстрировать, что предпринимаются какие-то усилия. Все закончилось уже к весне.

Закончилось для всех, кроме твоих родителей и меня. Если ты читаешь это письмо, то, наверное, удивляешься, причем тут я. Ты ведь вообще вряд ли замечал, что я есть на белом свете.

Худосочная девчонка с глазами-плошками и вычурным именем Иветта – тебе ведь не было до меня дела. Ты даже не помнишь, что мы с тобой давно знакомы…»

Алекс отвел глаза от строчек, озадаченно нахмурился. Действительно, почему Вета пишет ему? И что значит «давно знакомы»? Он был уверен, что впервые увидел Вету в конце августа, на собрании для первокурсников.

«Мы жили в соседних домах, пока вы с родителями не переехали в другой район. Один и тот же детский сад, но разные группы. И школа одна, но разные классы. И возраст один, только все другое – друзья, увлечения, игры.

Когда мы учились в первом классе, хулиган-третьеклашка обозвал меня пучеглазой лягушкой и закинул мой рюкзак на крышу гаража. Ты налетел на него, как коршун, хотя он был выше чуть не на голову. Заступился за меня и рюкзак мне вернул. А еще сказал, что никакая я не лягушка.

Наверное, в тот момент я и влюбилась в тебя. Вышло так, что на всю жизнь. Маленькая девочка, совсем ребенок, какие могут быть чувства? Но были чувства, были. И есть.

Ты не помнишь, не знаешь, не подозреваешь. Ты всегда был моей тайной – недостижимый, далекий, как кинозвезда. А после того, как ты исчез в Пространственной Зоне, мои шансы дотянуться до тебя, и без того-то призрачные, стали совсем крошечными. Но я все же пробую, Алекс.

Знаю, все это тебя не слишком-то занимает. Если произошло чудо, и ты читаешь мое письмо, то хочешь узнать о близких людях.

Наверное, не я должна сообщать об этом, не от меня ты должен такое узнавать… Мои слова причинят тебе боль, и мне самой от этого больно.

Твои родители были безутешны. Время шло, но они так и не смогли смириться с тем, что никогда не увидят тебя. Отец, как мог, поддерживал твою маму, старался держаться сам. Знаешь, как это бывает. Женщины выплакивают, проговаривают свое горе, но у мужчин это не получается. Оно точит и гложет их изнутри, пока не убьет.

Через полтора года после твоего исчезновения у Вадима Викторовича был инфаркт. Это случилось на работе, в офисе, он умер сразу, ничего нельзя было сделать…»