Захар Петров: Муос. Падение [litres]

– Постойте, я вам скафандр поправлю, – громко сказала Вера, догоняя Тамару. Проходя мимо профессора в узком коридоре, она специально, но как бы нечаянно толкнула ее.

Лепрозорий находился в мастерской поселения Ботаники. В старой ржавой двери не было предусмотрено запорного устройства, между дверью и стеной коридора вставлялись упоры, не дававшие открыть дверь. Так от больных ботаников отгораживались ботаники здоровые или, вернее, считавшие себя пока здоровыми. Перед тем как открыть дверь, по команде Веры двое ее людей поставили на боевой взвод арбалеты и вскинули их для возможного выстрела. На удивление, за дверью не было слышно плача или стонов, не было слышно ни единого шороха.

Одна потолочная лампочка мастерской давала очень тусклый свет. В тесном помещении на станках, верстаках, стульях и прямо на полу сидели и лежали около двадцати больных. На звук открывшейся двери они зашевелились, начали вставать и подходить ко входу в мастерскую.

– Назад, всем назад! – приказала Вера.

Больные остановились и молча уставились на посетителей. На этих людей, больше похожих на леших, было страшно смотреть. Их тела полностью покрылись наростами, словно стволы трухлявого дерева трутовиками. У некоторых из-за этих твердых на вид опухолей не было видно глаз, носа, ушей. Профессор отшатнулась от дверного проема и, похоже, только усилием воли заставила себя сделать шаг обратно и снова смотреть на эти порождения кошмара.

– Они насквозь пронизаны мицелием. Грибница, вцепившись в живой организм, постепенно разрастается, одновременно подавляя иммунную систему. Я думаю, что иммунитет полностью ломается через несколько дней после заражения. На этой стадии у зараженного отмечается повышенная температура, иногда – лихорадка. Потом симптомы проходят, и наступает скрытый период – дней десять-двенадцать. Грибница по-прежнему продолжает захватывать организм, но при этом вырабатывает какие-то вещества, действующие как обезболивающее и гормон. По иронии, зараженный чувствует себя хорошо как никогда: у него отличное настроение, повышенная работоспособность и все нарастающее чувство голода – за день они съедали тройную норму. Думаю, это тоже из-за мицеона – ему надо, чтобы зараженный накапливал запас питательных веществ для следующей стадии. А потом начинает расти плодовое тело – то, что мы видим сейчас. Боли они не чувствуют: мицеон по-прежнему о них «заботится», если это можно так назвать. Эти шишки на них растут сначала за счет пожирания мягких тканей, хрящей, кожных покровов, то есть второстепенных органов. Шишки лопаются, выбрасывая споры, очень малые и легкие, практически невесомые. Малейшего сквозняка достаточно, чтобы разнести их куда угодно. А на самой последней стадии гриб поражает все органы: смерть наступает от отказа печени, почек, остановки сердца или поражения мозга, от чего угодно – это самая агрессивная стадия… Вот то, о чем я говорю…

Тамара указала в угол, где лежало что-то – только по приданным одеждой и обувью формам можно было догадаться, что это человеческие трупы, хотя они больше походили на упакованный в одежду хлам, сплошь покрытый шишками. Словно в подтверждение недавно сказанных Тамарой слов, над одним из трупов раздался хлопок – лопнул гриб, образовав серо-коричневое облачко из спор, которое зависло над тем, что когда-то было головой.

– Почему вы их не хороните? – не выдержала Джессика.

– Кому хоронить? Больные это сделать уже не в силах – они слишком больны, а здоровых не заставишь, сами понимаете. Да и где хоронить? Выход на Поверхность вы нам замуровали, а в коридор не пускаете… Если вас это тревожит, то трупы не успевают разлагаться – их полностью пожирает гриб, поэтому от тифа или холеры эти люди точно не умрут, – с горькой усмешкой добавила Тамара.

Больные, как порождения другого, неправильного, искаженного мира, так и стояли, кто мог стоять, и сидели, кто стоять не мог. Они ничего не говорили и почти не двигались, как будто какие-то иллюзорные существа, сами не понимающие, как они здесь оказались.

Профессор властным тоном с оттенком чиновничьего недовольства, пытаясь заглушить внутреннюю дрожь, начала давать указания:

– Так, Джессика, чего стоишь… давай-давай, бери образцы… фрагменты инородного тела у живых и трупов, крови, тканей… мазки тоже возьми… все надо будет исследовать…

Джессика переступила порог, вошла в лепрозорий, раскрыла ящик с пробирками, шприцами, пинцетами и тампонами и принялась брать пробы у больных, которые покорно и все так же молча делали всё, что бы она ни попросила. Профессор не сдвинулась с места, так и стояла у противоположной от входа в лепрозорий стены коридора. И она бы с удовольствием ушла отсюда прямо сейчас, подальше от этого кошмара. Чтобы как-то нарушить тягостное молчание под тихий перестук инструмента Джессики и негромкое общение последней с больными, профессор спросила у своей коллеги: