Дэвид Вебер - У рифов Армагеддона

Многосекционные мансардные окна были установлены по обе стороны сводчатого потолка огромной комнаты. Они шли по широкому кругу вокруг каменной дымовой трубы камина, специально расположенные так, чтобы обеспечить естественный солнечный свет для читальных столов в сердце библиотеки. В этот момент проливной дождь бился в толстые стекла с бесконечным терпением водопада, в то время как гром громыхал и трещал над головой, а очередная молния сверкнула за окнами, подобно незамутнённой ярости Шуляра, когда граф поднял глаза на своего входящего зятя.

Тириен был шокирован выражением Серой Гавани. Лицо графа было напряжённым, отражающим какое-то тяжёлое бремя, а его глаза были полны страдания. Герцог быстро подошёл к нему, протягивая обе руки, и его собственное беспокойство усилилось, когда он подошел достаточно близко, чтобы почувствовать запах дыхания своего свёкра.

— Отец, — сказал он как можно мягче, положив руки на более узкие, хрупкие плечи графа, — что такое? Что привело вас ко мне в такую ​​ночь?

Он дёрнул головой в сторону воды, бегущей потоками по окнам, и его сигнал тревоги щёлкнул ещё раз, когда он заметил, что с мокрых волос графа, собранных в конский хвост, стекает вода. Неужели его тесть вышел в бушующий шторм, подобный этому, без шляпы?

— Я… — начал граф, затем остановился, вглядываясь в лицо своего зятя, видя сильное семейное сходство с королём Хааральдом. В чертах Тириена было меньше Кайлеба, но он мог бы быть чуть более старым отражением короля.

— Что? — мягко спросил Тириен, его глаза были тёмными от беспокойства и ласки. — «Эта забота — эта любовь», — подумал Серая Гавань, — «обязательно должна быть подлинной. Я не мог ошибаться насчёт этого! И всё же… и всё же…»

— Расскажите мне, — мягко приказал герцог, одновременно подталкивая графа подальше от очага и к мягкому кожаному креслу. Он осторожно толкнул своего тестя в кресло, когда Марис Уиллимс легко постучал в дверь библиотеки и вошёл, собственноручно неся серебряный поднос, нагруженный бутылкой лучшего харчонгского бренди, что было у герцога, и двумя бокалами.

Тириен не приказывал подать бренди, но он одобрительно кивнул, когда мажордом поставил поднос на маленький столик сбоку кресла графа, а затем удалился так же тихо, как и появился.

Герцог откупорил бренди и налил два бокала, давая явно обезумевшему графу Серой Гавани несколько мгновений. Затем он протянул графу один бокал, взял другой и расположился в стоящем перед ним кресле.

— Отец, — сказал он твёрдо, когда Серая Гавань принял свой бокал с бренди. Граф просто держал его, не сделав ни глотка, и Тириен продолжил тем же твёрдым тоном. — Очевидно, что вы не пришли бы в такую ​​погоду из-за какой-то прихоти. Так скажите же мне, что привело вас сюда. Скажите, чем я могу помочь?

К его удивлению, глаза его тестя внезапно наполнились слезами.

— Я не должен был приезжать, — сказал наконец Серая Гавань хриплым голосом, его слова были совсем невнятными. Очевидно, как понял Тириен, он был пьян ещё сильнее, чем предполагал герцог.

— Я не должен был приезжать, — повторил граф, — но мне пришлось. Мне пришлось, Кельвин.

— Почему, отец? Что случилось?

— Кельвин, ты был… связан с людьми, с которыми не должен был, — сказал Серая Гавань. Глаза Тириена сузились, и граф покачал головой. — Я знаю, что у тебя не было причин подозревать их, — продолжил он, — но некоторые из людей, с которыми ты ведёшь дела… Они не те, кем ты их считаешь.

— Отец, — медленно произнёс Тириен, — я боюсь, я не понимаю, о чём вы говорите.

— Я знаю, я знаю.

Серая Гавань отвёл взгляд, вглядываясь в потрескивающий огонь, в то время как Жорж Ховирд, его личный гвардеец, явно испытывая неудобство, стоял за его креслом. Ховирд поступил на службу Серой Гавани более двенадцати лет назад. Через два года он стал личным телохранителем графа после того, как его предшественник случайно утонул во время рыбалки, и он давно доказал свою преданность. Тем не менее было очевидно, что Ховирд понятия не имел, что так взволновало графа, хотя давний слуга Серой Гавани был явно обеспокоен этим, что бы это ни было.

Но его обеспокоенность была понятна. Тириен тоже был обеспокоен. Несмотря на тяжёлый запах виски, исходящий от графа, построенные им предложения выходили почти нормальными. Последствие, без сомнения, всех его лет политического и дипломатического опыта. Эта ясность фраз могла бы обмануть многих людей пытающихся недооценить степень его опьянения, но Тириен знал его лучше, чем кто-либо другой. Для него было очевидно, что Серая Гавань не может сфокусироваться, подыскивая не просто слова, но и мысли, которые он хотел выразить словами.