Дмитрий Манасыпов - Метро 2035 - Преданный пес

– Из-за тебя, сраный Барсик, я окажусь балаболом. Пусть об этом никто и не узнает.

Бить левой рукой Хаунд умел не хуже правой. Перехватил нож обратным хватом и просто полоснул по горлу, без затей, чтобы наверняка и быстро. Даже такое говно, как Кот, заслужило не той дряни, что желали люди в серо-белом.

– Зря, – качнулась маска, наблюдая за булькающим и хрипящим Котом, брызгающим красным из разваленной до позвонков шеи, – малая смерть все же должна быть не такой простой. Я надеялся на тебя, чудовище.

– Ты сам сказал – я на него охотился. – Хаунд сплюнул ему под ноги. – Мне и выбирать, как ему умереть. Согласен, натюрлих?

– Клади дробовик и туда же пистолет. – Белая маска качнулась в такт движению головы. – Мы не звери и держим обещания. Мы дадим тебе шанс. Ты взял на себя наш грех, принес чужака в жертву. Иди. Иди и смотри вокруг. Если судьба на твоей стороне, то уйдешь.

Хаунд, глядя на наконечники смотрящих ему в лицо, затылком ощутил еще столько же сзади и по бокам. Стоило все же плюнуть на это вот незаконченное дело, еще булькающее и обтекающее кровью и уйти назад сразу после найденного красно-бурого двора.

Копья чуть двинулись к нему. Шанс они дают, йа. Хорошо. Он выкручивался и не из таких передряг. Дают уйти? Йа, не откажется.

– Иди! – Маска кивнула на дверной проем. – Иди.

Хаунд стащил дробовик с плеча, аккуратно положив на пол. Бросил револьвер. Шагнул, почувствовав укол. Но жжение прошло, копье убрали в сторону. Он вышел, не сводя глаз с десяти выродков, может и появившихся на свет людьми, но ставшими нелюдьми по собственному желанию.

Хаунд шел спиной назад все время, пока не повернул за угол ближайшего барака. И совершенно не слышал, как жрец кивнул одному из воинов:

– Выпускайте ее.

Асфальт ложился под ноги охотно, как провожая лохматого гостя из города, где ему никто не был рад. Хаунд, ставший еще больше злым, устало брел вперед. Глаз, рука, случившееся в городе, почти все потерял, теперь еще и отступление из-за жизни. Как что-то выгорело внутри, что ли, йа? Не так ему хотелось поставить точку и не так убить Кота. Как будто мазнули чем-то мерзким сверху, по лицу и внутри, забравшись под кожу.

Липкое, черное и воняющее. Не дерьмом, гнилью, тухлятиной от странной штуки, попами называемой душой. У него-то ее точно нет, но почему тогда так отвратно внутри, с чего в голову лезут странные и ненужные мысли?

Он Хаунд и он никогда не сдается. И эти, серо-белые, должны будут заплатить потом, сгореть в огне, умереть от боли в пластаемом пластаемом топором и ножом теле в его, Хаунда, руках. Хотя пока правой точно не получится никого нормально накромсать. Рукоятку ножа оставшиеся три пальца держать не могли. Совершенно.

Ветер ударил в спину, притащил запах крови, шерсти и смерти.

Он оглянулся, подозревая, кого увидит. И даже оторопел.

– Тойфельшайссе… – Хаунд сплюнул, смотря на зверя в ошейнике, украшенном черепами, спокойно идущего к нему. – Мать твою!

У кошек, говорят, девять жизней. Мол, потому и выбираются из любой задницы – подранные, полумертвые, едва ползущие, но все же живые. Идеальные хищники, а таким положено быть самыми-самыми.

Возможно, так оно и было, натюрлих. В прошлом, еще до Войны и Беды. В нее-то, в Беду, как рассказывали выжившие, те кошки подошли к концу очень быстро. Прямо как какой-то там зимний салат в новогодние праздники. Были – оп, и кончились, всех съели, ням-ням.

Собаки ему нравились больше – те редкие особи, оставшиеся друзьями человека. Таких, само собой, было куда меньше, чем других. Странных и страшных чудовищ, лысых и полусгнивших, или наоборот, заросших шубой, которая куда больше подходила медведям. Общего у таких случалось немного и было оно завязано на агрессии, нередком каннибализме и рассматривании двуногих исключительно как добычи.

Псы и суки, равно как их потомство, жившее среди людей, порой так и просились в компаньоны. Та редкостная срань, творившаяся вокруг, полностью вернула им былые задачи – охоту да охрану, без которых не выжить. Всякие там любимцы, выставочные образцы редкостной красоты с экстерьером, декоративные породы и остальная шелупонь, померли давным-давно, став шашлыком и отбивными. Жестокое время порождало жестокие решения, и овчарки, кавказцы и лайки подскочили в цене почти как лекарства. Он бы прикупил парочку идеальных сторожей вроде черных терьеров, разведенных неподалеку от дома, но собаки-то его не любили. Странно, конечно, но…

Кошки не любили его не меньше, но как-то было все равно. Вообще, натюрлих, думать о таком сейчас – глупо. Совершенно дебильные мысли, не к месту и не ко времени. Но больше никак, и ничего не остается, когда слышишь шипение, прерываемое вполне себе басовитым рыком, а у тебя на хищника весом под двести кило есть только один работающий глаз, одна нормально работающая рука и нелепая заточенная железка на кривоватом черенке. Вот так и получается, что это шипение, может, последнее из услышанного.