Дмитрий Манасыпов - Метро 2035 - Преданный пес

Жесткости и жестокости вокруг хватало. Мир чуть поменялся, стал чище и шире? Стал. Только мир этот, такой желанный и так зовущий вернуть его назад, просто не дастся. Никаких балабольств, поблажек и уж тем более демократии, йа. Хаунд, не человек, понимал это куда яснее большинства известных ему людей.

В Беду выживали только сильные, гнули слабых. Забирать мир назад нужно еще суровее, никак без этого. Людям дай волю, они себе кусок свой огородят, а там и все равно до остального. А мир назад можно отвоевать только вместе, когда все думают одинаково, когда боль привычна, лишения как приправа к самой жизни, а люди… а что люди? Дрова для костра, выжигающего заразу. Йа, так и есть.

Потому и жратвовозка. Гнилое из здорового тела Кинеля, помогающее расти и становиться сильнее.

Пусть и страшно. Пусть и попахивает чем-то темным и кажущимся забытым.

– Скоро. – Ерш шелохнулся, сел ровнее, закрутил головой. – Прямо вот-вот. Черт…

– Чего?

– Это даже не болото или топь. Это, слышишь, куда хуже. Чем драться, если что?

Хаунд втянул носом утреннюю сырость. Он тоже яснее понял ожидаемое.

– Руками. Зубами. – Хаунд оскалился, чувствуя закипающее ожидание боя.

Воздух приближающегося куска земли, ставшего насквозь полужидким и жутким, пах мерзко. Сотнями и тысячами умерших организмов, разумных, полуразумных и тупо животных. Туман растаскивало, раскидывало и превращало плотное сизое полотно в тающие прорехи и исчезающие белые нити. Торчавший отовсюду камыш тянулся почти с березки высотой, белел толстыми наростами, больше похожий на лес из костей.

И вместе с раскрывающейся пропавшей землей убежала тишина.

Трясина, тянувшаяся вокруг на километры, жила неумолкающей жизнью, накатывающей все сильнее. Хлюпающей, чавкающей, липнущей, стонущей, переливающейся стекающими каплями и ручейками, дышащей своей глубиной, перекатывающейся вслед умирающим внизу грунтовым водам.

Черно-бурая жижа, выпирающая наружу через плотную плетенку желто-серой низкой травы, сквозь тонко-частые волосы-нервы разрастающегося рыже-зеленого мха и льдисто-белые корни камыша, пахла не только сыростью. Она смердела разложением всех сгинувших тут за двадцать лет, от крохотных полевок до завязнувших громадин-лосей, сотнями не вернувшихся домой людей, настоящих и изменившихся, утянутых под плотный ковер ряски мертвыми, едва живыми и кричащими от ужаса, будучи пожираемыми на ходу.

Цистерны пролившейся крови, ушедшей в липкую глубину и осевшей в редких чистых протоках, не растворились бесследно. Запах ее, проливаемой с самой Войны, висел повсюду, сплетаясь в гниль, прель и разложение.

Булькало, жирно и тягуче лопаясь неподалеку. Рассыпалось горловым клекотом. Свистело, перекликаясь над тонкой нитью человеческого мира. Железка на едва заметной насыпи была ощутимо чужой, словно попала в иной мир: нечеткий, неясный, буро-зеленый, полный диких звуков и жути.

– Тихо, тихо, дочка! – зашептала, разорвав тишину, женщина.

Тишина, раскинувшая плотную паутину на самой платформе, лопнула от ее слов.

– Мама, – девчонка, большенькая, лет семи, показала в сторону, – что это?

Хаунд, увидевший раньше, невольно оскалился. Не должно здесь такого быть.

Зеленая ряска, покрывающая водяной язык, тянущийся к насыпи, лопнула, пропуская гладко катящуюся спину. Катящуюся и катящуюся, пока не мелькнул кончик хвоста. Голова поднялась в оставшейся осоке, вытянутая, украшенная выпуклым желтоватым узором за глазами.

– Уж, блядь. – Ерш икнул. – Пес, слышишь, я такого даже у нас не видел.

– Головы берегите, идиоты! – тихо сказал пулеметчик, прячущийся за подвижным ростовым щитком, прикрывающим даже сзади и сверху решеткой. – И не пиздеть!

Туман разлетелся почти полностью, осев метрах в десяти от постукивающего и медленно ползущего состава. Плескалось кое-где понизу, иногда сильнее, иногда хлюпко чавкая. И, да, Хаунд согласился с Ершом: вот тут Кинель сглупил. Дальше станет хуже, дальше просто так не осушишь, не отведешь в сторону. А проложить новый кусок магистрали – пока точно не смогут.

На платформе, ощущаясь почти физически, растекался страх. Кто-то шептал, повторяясь и повторяясь, просил Божьей помощи. Кому-то стало почти плохо, до судорог и припадка, сдерживаемого соседями. Щелчков предохранителей и взведенных курков уже не слышалось, все было сделано раньше. Люди готовились воевать с природой, спасая свои жизни.

На жратвовозке, пробившись даже через плотный кляп, выла та самая молоденькая баба. Выла высоко, яростно и уж точно обещая всем, находившимся перед ней, что-то нехорошее. Пробирало знатно, столько боли и ненависти слышалось в перекатывающихся звуках.