Борис Конофальский - Рейд [СИ]

— Я призыва жду. Скорее бы уйти, — говорит Яшка.

— Призыва ждёт он, до призыва мог бы и поработать, Юра тебя сколько раз звал на сушилку, чего не идёшь?

— Да не хочу я там с китайцами работать, я казак.

— Ничего, в работе позора нет, и с китайцами поработаешь. А казаком не по рождению становятся, казак — это воин, а ты ещё никто. Так, заготовка. Живёшь — только имя отца своего позоришь.

— Хорошо, — бубнит Яшка, — пойду к дяде Юре на сушилку.

Аким ему не верил, не первый это разговор у них. Говорит:

— Вечером ужинать приходи, и матери поклон передай, спроси, не нужно ли чего.

— Хорошо, — снова бубнит Яшка, и с рыбой уходит со двора.

Не успел он снять КХЗ, на пороге кухни уже стояла Настя. Руки в боки. Ничего хорошего эта стойка не предвещала.

— Чего? — спрашивает Аким.

— Ничего, — тоном, который говорит о многом, отвечала жена.

— Я налима поймал.

— Видала, — сказала небрежно, мол это меня сейчас мало волнует.

— Ну и чего? — не понимал её тона Саблин.

— Дежурный приходил, — говорит Настя, — сказал, что сбор в шесть часов в чайной.

Аким наконец скинул костюм химзащиты, сел на стул. Дома было хорошо, прохладно, не больше двадцати семи градусов. А на улице температура уже к сорока подбиралась.

Он молчит.

— Пойдёшь? — не отставала жена.

— Вот дура, баба, ну как же я не пойду, если дежурный на сбор звал.

— Так, может, ты захворал, — говорит Настя едко.

— Так не хвораю я, — говорит Саблин. Встает, идёт на кухню. Там в дверях, приходится толкаться с женой, она дорогу не уступает. — Может, пообедать дашь?

— Катя звонила, — продолжает Настя, а сама и не думает кормить мужа, — говорит, Пшёнку и Берича бегемот опрокинул.

— С рыбарями такое случается, — нейтрально отвечает Аким, сам за стол садится.

— Так ты уже, наверное, в рейд намылился? — не унимается жена.

— Никуда я не намылился, — всё ещё спокойно говорит Саблин, — кого в рейд слать — общество решает.

— Намылился, значит, — уже уверенно говорит жена, стала совсем рядом, с каждой секундой всё злее. — С призыва пришёл три месяца назад, не навоевался, что ли? Не настрелялся? Дети отца почти не видят, то на войне, то в болоте, то на войне, то в болоте этом проклятущем. Сами растут. А он чуть передохнул и опять воевать.

— Да то не война, — морщится Аким, — чего ты орёшь, как оглашенная. Взорвём его, и вернусь через четыре дня.

— Никуда не поедешь, дома сиди, мне без мужа надоело жить, — кипятился Настя. — Пусть другие бегемотов ловят. Авось, охотников будет. А ты при мне посиди. Дом поправь, сколько уже прошу тебя батареи подшлифовать на крыше. Их мой — не мой — они уже и половину напряжения не дают. Всю поверхность посекло пылью.

Стала ставить еду на стол.

— Подшлифую, — обещает Аким, — а ты чего Юрку не можешь заставить? Пусть после школы залезет, да сделает. Там ума-то много не нужно.

— А я хочу, чтобы ты сделал, есть у меня мужик в доме?

Каша из тыквы, два яйца в ней, два куска сала, долька лука — деликатес. Два куска кукурузного хлеба. Квас, большая кружка.

Аким взял ложку, но прежде, чем начал есть, сказал:

— Ты ж сама видела, кукурузе воды не хватает, все фильтры амёба кислотой разъела. Новые нужны. В рейд пойду — так, может, платины хоть чуть-чуть дадут, хорошие фильтры поставим, с платиновым напылением они тебе пол моря на поле прокачают. Платина амёбы не боится. Кукуруза будет два метра. А может, и свинца дадут, ещё бы один аккумулятор не помешал бы.

— Дома сиди, — бесится жена, — хватит, ещё девять месяцев, и опять в призыв уйдёшь, надоело уже.

Сама аж пятнами пошла красными.

Саблин хотел ответить что-то, да не успел.

— Папа, а ты что, опять на войну уходишь?

На пороге кухни стояла Наталка.

Они оба замолчали, и Аким поманил дочку рукой. Дочке было пять лет. Удивительно умная росла. Уже и читать умела. В сад к другим детям её не пускали. Так старшие братья и сестра научили, сама просила их. Она пришла к нему, он взял её и посадил на колено:

— Кашу будешь?

— Нет пап, не хочу. Я же ела уже. Ты опять на войну уходишь?

Она даже дома не снимала медицинскую маску. Ей нельзя было. Если взрослый мог поймать пыльцу, красный грибок, хоть и тяжело, но переболеть им, пересилить его антибиотиками, просидев на таблетках полгода. То у детей всё было куда хуже.

Грибок заселял носоглотку, бронхи, все лёгкие, и разрастался в них, пока хозяин мог дышать. Антибиотики у детей только приостанавливали его продвижение. Врач месяц назад сказал, что правое лёгкое через год ребёнку придётся менять. А ещё через год и левое. Наталка не могла ходить в детсад, пила каждый день таблетки, не выходила на улицу, и не снимала с лица мед-маски. Не дай Бог простуда или вирус.