Сергей Юрьев: Нить неизбежности

— Голубушка, не утруждайте себя перечислением, — прервал её генерал, усаживаясь поудобнее. — С материалами дела я знаком не хуже вашего. Даже лучше — у вас нет допуска к некоторым документам.

— ?

— Но для того, чтобы принять верное решение, информации у вас вполне достаточно. Приказ о назначении вас руководителем операции я уже подписал. Так что кому за всё отвечать, тот и решает. Только учтите, моя хорошая, что в случае неудачи ни прошлые награды, ни двадцать пять лет безупречной службы — ничто не послужит оправданием… Слишком уж ставки в этом деле высоки.

— И что может считаться неудачей?

— Скажу. Хотя, думаю, вы и сами догадываетесь. Разве непонятно: тот, кто овладел этим «незнамо чем», теоретически может получить мировое господство. Этот «кто-то» опять же теоретически его уже имеет. Самое страшное начнётся после того, как теория станет практикой и появятся массовые жертвы. Мир если не погибнет, то изменится так, что большинству людей делать в нём будет нечего.

— Если такое случится, что вы можете мне сделать? Разжаловать? В отставку отправить? — Дина нашла в себе силы улыбнуться.

— Если такое случится, боюсь, голубушка, уже не нам придётся решать, кого карать, а кого миловать. — Генерал захлопнул кожаную папку, лежащую на столе, и резким движением поднялся на ноги. — А вот разжаловать вас придётся — это уж как минимум. Может быть — сразу, пока не началось…

Входная дверь бесшумно отворилась, и он двинулся вперёд мимо стоявшего навытяжку адъютанта. Мимоходом глянув на себя в зеркало, генерал Сноп решил, что уже пора слегка подстричь бороду, а то седые завитки закрывают верхний ряд орденских планок.

26 августа, 16 ч. 30 мин., Пантика.

До назначенного времени оставалось ещё полтора часа, а до комендатуры — пятнадцать минут неторопливым шагом. Но всё, что он планировал, было уже сделано. Кудлатая тёмно-русая борода осталась на горячем асфальте возле ног уличного цирюльника, а вместо нечёсаных косм, свисающих на несколько вершков ниже плеч, образовался уставной чубчик и полувершковый ёжик, совершенно не скрывающий неровностей черепа. Пятно густого загара вокруг носа и глаз обрамлено совершенно белой кожей, обтягивающей подбородок и верхнюю часть лба. Цветная рубаха навыпуск, белые шорты до колен, сланцы и тёмные очки выброшены в мусорный бак, стоявший возле магазина, где по дешёвке удалось купить неходовой в это время года полувоенный френч, брюки из парусины и лёгкие кроссовки, которые хорошо если протянут хотя бы несколько дней. В общем, вид получился не менее причудливый и экстравагантный, чем был. Прошлый прикид оставлял больше возможностей затеряться в толпе, но смысла в этом уже не было. Когда-то он надеялся, что пройдёт совсем немного времени, и Тайная Канцелярия забудет о существовании своего блудного сына, но сегодняшнее явление полковника Дины на пляже, во-первых, прикончило эту надежду, а во-вторых, дало понять, что он не так уж и раздосадован неожиданным вниманием.

«Сегодня в 18:00 жду вас в уездной комендатуре…» — звучало как приказ, но на самом деле за этими словами скрывалось нечто более значительное. «У меня есть предложение, от которого вы не сможете отказаться», — вот такая фраза лучше бы отражала суть происходящего. Но зачем, спрашивается, Тайной Канцелярии понадобился отставник, страдающий тихим помешательством, который за три года ни разу не попытался хоть как-то примирить своё прошлое с текущим моментом существования, а самого себя — с естественным для всякого гражданина чувством долга.

Теперь он шёл в противоположную от комендатуры сторону, время от времени оглядывая бредущую по улице пёструю толпу, выискивая недремлющее око наружного наблюдения. Но либо слежка была организована слишком умело, либо её не было вообще.

Итак, ещё три часа назад он считал себя ходячим мертвецом, за которым повсюду таскается навязчивый кошмар, без спросу приходящий из прошлого. Казалось, что любое воспоминание о шести годах службы в Спецкорпусе может вызвать лишь всплеск отвращения; казалось, что нет такой силы, которая заставила бы его выбраться из той ямы забвения, куда он старательно погружался три последних года; казалось, что жизнь давно закончилась, что физическая смерть — лишь пустая формальность, которая не стоит даже того, чтобы к ней готовиться; казалось, что вечность, наполненная то ли покоем, то ли страданием, уже плещется у самых ног. И вот — только одна фраза, сказанная как бы невзначай, разрушила эту иллюзию. Только одна фраза, сказанная вовремя… Вдруг оказалось, что на самом деле уже нет ни той привычной ноющей боли, от которой всегда знаешь, где расположена душа, ни страхов, которые уже казались родными и домашними, — на самом деле они давным-давно отвязались, а он, видимо, просто проспал этот торжественный момент. То, что действительно было, — это заботливо взращенная жалость к самому себе.