Олег Бард - Разрушитель Небес и Миров. Арена

Или мне кажется, или глаза Джима еще больше наливаются кровью.

— Факты говорят о другом.

Это урод — как все они, весь их гребаный мир. Неверие, жестокость, ложь, хитрость. Больше ничего у них нет, и они так ценят себя, оправдывая любую свою подлость «интересами общества».

Я повторяю то, что уже рассказывал:

— Нас было трое: Головастик, я и Крошка. Их настоящих имен никогда не слышал. Головастик знал сторожа, вызвал его, и тот открыл приятелю. Мы сторожа связали, вошли в магазин, а там оказался еще один человек. Наверное, собутыльник. Он стал стрелять, тогда Головастик начал отстреливаться. Ну и мы постарались сбежать.

Головастик погиб, пусть убийцей будет он. Крошка в реанимации, неясно, очнется она или нет. Остается понять, удалось ли сбежать Ганку и Мэг. Или появились новые улики, о которых мне неизвестно?

Джим хлопает черной ладонью по столу.

— Хватит изображать идиота, Ник Райт. Или как тебя правильно называть… Райтов?

— Райтов — фамилия моего деда.

— Знаю, знаю, — щерится он.

— Вы что, не любите русских? Вы расист?

На этот вопрос он не отвечает, еще бы, тут наверняка видеокамеры и все записывается. Он складывает руки на груди и начинает говорить чуть более спокойно:

— Вас было пятеро, и вашей банде уже почти год. Все участники вооруженного налета задержаны, причем один уже дал показания не в твою пользу.

Джим говорит, а мое сердце стучит все громче. Получается, что никому не удалось уйти, и выгораживать Мэг и Ганка бессмысленно, так я просто увеличиваю себе срок. А может все это просто полицейская ложь?

Джим продолжает:

— На пистолете, обнаруженном на месте преступления, твои отпечатки пальцев. И нам хорошо известно, что из этого же пистолета полгода назад, а если точнее, двадцать третьего декабря, накануне Рождества… Кстати, что ты делал двадцать третьего декабря прошлого года?

Каждое слово входит в меня, как пуля. Я пытаюсь защититься, нарастить на себе броню, стать холодным и презрительным, но все без толку. Будто корабль, изрешеченный снарядами, я набираю воду и тону. Смотрю наверх, хватаю воздух разинутым ртом, но погружаюсь все глубже.

На складе у меня не было пистолета! Или это все же полицейский блеф? Джим отрабатывает типовую схему: «Твой друг, такой плохой, уже сдал тебя, рассказал, какой ты злодей и что сделал, а ты по-прежнему его выгораживаешь, дурачок. Но у тебя есть шанс скосить срок чистосердечным признанием». Напарнику при этом говорится то же самое, и преступники оговаривают друг друга, злятся и выдают информацию. Я же слышал о методах работы копов. Не факт, что Ганка и Мэг поймали, совсем не факт.

Но червяк сомнений уже поселился во мне и начинает работать. А что, если Джим не врет, и мои подельники меня сдали? Пока, сбитый с толку, я мечусь от мысли к мысли и думаю, как вести себя и что говорить, он продолжает, тыча в меня пальцем:

— Строишь из себя умника, Райт? Думал, так и не найдем тебя? — он впивается в меня взглядом. — Так что ты делал двадцать третьего декабря две тысячи двадцать восьмого года?

В его глазах неподдельна ненависть, и это удивляет. Как будто в этом деле для него есть что-то личное.

— Хватит шить мне дело! — я уже почти кричу. — Я не помню, что делал в тот день! Это было слишком давно!

Джим достает из ящика распечатки с изображением каких-то людей, швыряет передо мной и начинает показывать по одной: седовласый мужчина сверкает голливудской улыбкой, кудрявая полноватая женщина лет сорока, две молоденькие девушки в обнимку, блондинка и шатенка.

— Знакомы тебе?

— Впервые вижу.

И снова — ненависть во взгляде.

— А так?!

Он подсовывает мне другие распечатки, перевернутые белой стороной — специально, чтобы я не видел, что на них. Выжидает, пристально наблюдая за мной, затем переворачивает одну за другой. Труп мужчины на полу, вместо лица — месиво, лужа крови тянется под кровать, в животе и груди — пулевые отверстия. На второй распечатке женщина с фотографии, теперь она в желтой шелковой ночнушке, алое пятно на груди.

Не хочу видеть, что дальше, но пересиливаю себя. Юную блондинку просто застрелили, а шатенку… К горлу подкатывает ком, зажмуриваюсь и отворачиваюсь.

— Что они тебе сделали?! — в голосе полицейского трепещет ярость, какую невозможно сыграть.

Меня тоже трясет от злости и от предчувствия огромной беды. Произошло нечто, чего я не могу понять, одно ясно: это что-то может меня погубить.

— Я не знаю этих людей. Не знаю, что случилось двадцать третьего. И не понимаю, что происходит. Не понимаю!