Константин Соловьев - Раубриттер (I. - Prudentia)

Это было правдой, но Гримберт поморщился.

Всякий сложный и тщательно разработанный план настолько надежен, насколько надежны его элементы. Эти элементы Гримберт привык тщательно подгонять друг к другу, устраняя даже намеки на возможную неточность и искореняя погрешности. Рухнувший посреди турнирной площадки «Полуночный Гром» тоже был частью плана, как и множество прочих деталей, которые сами по себе выглядели случайными и не связанными между собой, но которые, тем не менее, загодя были выстроены единственно верным образом.

Едва ли Магнебод заметил хотя бы десятую часть этих приготовлений, но он был рыцарем, а чутье рыцаря может дать фору самым чувствительным датчикам. И явился он сюда вовсе не для того, чтоб поздравить сюзерена с победой на ристалище, понял Гримберт. Магнебод хотел знать, что происходит.

Он узнает. Обязательно узнает – когда придет черед. Не раньше и не позже.

- Не преувеличивай. Просто пытаюсь свести к минимуму любой риск.

- Риск!.. – Магнебод мрачно хохотнул, отчего некоторые слуги рефлекторно шарахнулись в сторону, - Я ведь знаю тебя, ваше сиятельство, знаю, как устроены шестеренки в твоей голове. Ты опять что-то задумал, а? Глухарь на току, значит?

Гримберту не хотелось отвечать. Он отпил немного вина, делая вид, что разглядывает лагерь.

Разглядывать, по большому счету, было нечего, все походные лагеря похожи друг на друга. Котел с густым человеческим варевом, клокочущим на огне сдерживаемой ярости. Этот был разве что больше прочих. Народу набилось столько, что драные солдатские палатки почти вплотную соседствовали с пестрыми шелковыми шатрами, над которыми развевались рыцарские вымпела. Чуть поодаль виднелись силуэты доспехов, заботливо прикрытые мешковиной и брезентом, этакие огромные бесформенные валуны, еще не явившие свою силу. Осадные орудия разместились неподалеку, без интереса изучая своими огромными глазницами низкое, обожженное солнцем, небо Лангобардии.

От многочисленных костров доносился смех и пререкания на великом множестве наречий, среди которых Гримберт с отвращением улавливал царапающие слух нотки квадского диалекта. Даже пахло здесь так, и должно пахнуть в любом лагере - подгоревшей кашей, лошадиным навозом, керосином, ладаном и оружейным маслом. Гримберт поморщился и для виду прикрыл нос тонким кружевным платком, поспешно поднесенным одним из слуг.

- Ты хитрец, ваше сиятельство.

- Что?

Оказывается, все это время Магнебод внимательно разглядывал его. И хоть в его взгляде не было враждебности, один лишь только интерес, Гримберт машинально напрягся.

- Тебе двадцать пять. Это значит, тебе было двенадцать, когда я встал под твое знамя, присягнув маркграфу Туринскому и вверив ему свою душу, как когда-то вверял ее твоему отцу. Если я что-то и понял за это время, так это то, что ты ничего не делаешь случайно, Гримберт. Я заметил это еще когда ты был ребенком, рубящим палкой бурьян и воображающим, что это сарацинское войско. Даже если речь шла о забаве, ты подходил к ней так серьезно и обстоятельно, будто разрабатывал план генеральной битвы. Если шкодничал, то просчитывая шалость на дюжину шагов вперед, так, чтобы не получить наказания. Твой отец ворчал, но знаешь, у меня даже дух иногда захватывало, так ловко ты всё оборачивал в свою пользу.

Гримберт поморщился. Людской гомон раздражал его, вонь походного лагеря портила вкус изысканного вина. Но если Магнебод принялся говорить, пытаться остановить его – то же самое, что пытаться остановить мельничный жернов голыми руками.

- К чему ты все это?

Магнебод взглянул на него в упор. Его глаза умели быть насмешливыми, но сейчас показались ему серьезными, как никогда прежде. Холодными, внимательными, требовательными – будто и не глаза вовсе, а равнодушные оптические сенсоры «Багряного Скитальца».

- Ты не из тех людей, которые совершают случайные поступки. Я знал это прежде, знаю и сейчас. Если ты что-то делаешь, то только тогда, когда полностью уверен в результате. И каждый план у тебя – что паутина о тысячи нитей. Тут потянешь, там дернешь, там обрежешь. Как…. как…

Произнесет или нет? Гримберт поймал себя на том, что с интересом ждет этого. Это слово часто произносилось в Туринской марке, но никогда – в его присутствии. Обычно если кто-то осмеливался его произнести, то лишь после того, как убеждался, что поблизости нет маркграфа Гримберта или его слуг. Но Магнебод с его несдержанным ворчливым нравом мог бы и рискнуть.