Константин Соловьев: Раубриттер (I. - Prudentia)

- Это не победа, - пробормотал он, борясь с легким головокружением, естественным после разрыва нейро-коммутации, - Жалкий спектакль. Но, по крайней мере, мне удалось щелкнуть его по носу.

- Без сомнения, мессир, - подтвердил кутильер, - Он шлепнулся в грязь, как мешок с картошкой. Ваш последний выстрел был просто великолепен.

Мальчишка лгал с безыскусностью скорняка, вздумавшего расшить шелковый гобелен бисером.

- Всего лишь хороший глазомер и умение выждать. Помни, у твоего доспеха могут быть самые совершенные баллистические вычислители, но они не заменят тебе рыцарского чутья. Оно вырабатывается только опытом.

- Да, мессир, - старший оруженосец посерьезнел, - Именно так, мессир.

Из него будет толк, подумал Гримберт, делая глоток прохладного вина. Он не чувствовал жажды, но нейро-коммутация порядком высушила слизистую ротовой полости. Пока еще слишком наивен и простодушен, но кто в пятнадцать не был таким? Через год или два Гунтерих сам приобретет право именоваться мессиром и войдет в знамя маркграфа Туринского – уже как полноправный рыцарь, а не старший оруженосец.

Ему нужны будут такие – молодые, дерзкие, бесстрашные, верящие в несокрушимую силу своего доспеха и мощь своего господина. Не старики вроде Магнебода, чья голова набита заплесневелыми представлениями о рыцарских добродетелях и безнадежно устаревшими тактическими схемами. Новое, молодое и сильное, семя. Новый штамм, из которого можно вырастить надежное подспорье. Ему оно пригодится, это подспорье. Господь свидетель, еще как пригодится…

Гримберт оглянулся на поле для поединка, все еще затянутое клочьями рассеивающейся дымовой завесы. Поверженный «Полуночный Гром» лежал, неподвижный и огромный, точно выкинувшийся на берег кит, вокруг него сновали слуги в баронских ливреях и оруженосцы. Судя по злому визгу вибро-пил, вгрызающихся в броню, внутренняя энергосистема доспеха оказалась выведена из строя, заперев рыцаря внутри кабины, и теперь слуги отчаянно пытались вызволить своего господина, проделав в ней бреши. Гримберт ухмыльнулся. Славное зрелище для зрителей.

Зрителей оказалось в избытке – в этом он с удовольствием убедился, окинув взглядом походный лагерь. Вокруг отгороженной ристалищной площадки, где исходила дымом поверженная туша «Полуночного Грома», бурлила толпа, пестрая от разноцветных ливрей и гербов, звенящая сталью и ругающаяся на дюжинах невообразимых диалектов, среди которых почти невозможно было расслышать ни благородного франкского языка, ни мелодичной латыни.

Гербы эти Гримберт некоторое время рассматривал, рассеянно прихлебывая вино. Большая часть из них не вызвала у него никакого интереса – никчемные картинки, пытающиеся перещеголять друг друга количеством мечей и павлиньих перьев, жалкие в своей нелепой претенциозности. Все эти львы, единороги и звезды складывались в единое пестрящее полотно, полное крикливо-ярких цветов, и лишь раздражающее глаз.

- И это славное воинство франкской империи, - пробормотал он, не пытаясь скрыть раздражения, - Только взгляни на них, Гунтерих! Черт возьми, лангобарды должны распахнуть ворота Арбории еще до того, как мы дадим первый залп – просто из уважения к тому количеству краски, что мы перевели!

Гунтерих смутился, не зная, чем на это ответить и требуется ли от него какой-либо ответ. Обязанности старшего оруженосца он выполнял уже два года и успел свыкнуться с резким нравом своего сеньора, однако в некоторых случаях все еще тушевался, демонстрируя непростительную для будущего рыцаря растерянность.

- Все эти рыцари прибыли по зову сенешаля, мессир, - произнес он осторожно, - Некоторые – выполняя свой вассальный долг, другие же добровольно, по велению души.

- Души? – Гримберт приподнял бровь, глядя на него, - Иногда ты отвратительно простодушен, Гунтерих. Я не дал бы за все это воинство и медного обола!

- Да, мессир, - кутильер покорно склонил голову, хоть убежденным и не выглядел.

- Ты в самом деле считаешь, будто на зов сенешаля собрались лучшие рыцари франкской империи? Позволь заметить, что вижу здесь я. Пяток заплесневевших графов, извлеченных из своих покосившихся замков, где мышей давно больше, чем слуг. Дюжины две баронов, алчных и тупых, как бараны, которых их отцы пасли, прежде чем присягнуть, сделавшись министериалами. И чертова прорва раубриттеров, этих блохастых голодных псов, которые стягиваются на запах несвежего мяса, точно стервятники. Сейчас вся эта братия хлещет дармовое вино, бряцает парадными шпорами и распевает песни во здравие императора, но стоит пасть арборийским стенам, как она обретет свое истинное лицо, обратившись сворой голодных падальщиков.